Спасло Ростика то, что Шигуцкого с Красевичем ждала машина, а больница была рядом, за пять минут успели…
— Пиздец тебе, если он помрет, — сказал Крабичу, добежавшему за машиной до больницы, Шигуцкий. — За преднамеренное пойдешь, нас трое свидетелей… Я сам позабочусь, чтоб тебе пиздец был. Тюрьму в любом случае обещаю.
Ростика оперировали больше трех часов — и он не умер. Что с ним дальше будет, никто из врачей сказать не мог.
V
Ли — Ли дома не было. В прихожей, в комнате, на кухне — везде кавардак. Ли — Ли, похоже, куда–то торопилась, да она и не торопясь не очень–то прибирается, для нее это пустая трата времени. «Возьмешь одну вещь, переложишь на место другой, а зачем?..»
Подумаешь, оно и так… И все же некоторые вещи, к примеру, лифчик с трусиками, должны быть на каком–то своем месте, а не висеть на рожке люстры. Ладно, ты высокая, но ведь и гибкая, не переломилась бы к полке в шкафу нагнуться… И, черт возьми, не цеплялась бы с утра, я пораньше бы выбрался на работу, не встретил бы Крабича…
Проблемы все от баб.
Чтобы чем–то занять себя, я начал прибираться. Собрал и сложил в шкаф тряпье, застелил кровать, навел порядок в прихожей, вымыл посуду на кухне — на все ушло четверть часа, это не занятие.
Если бы я выпроводил Крабича из бани, не лежал бы Ростик в больнице с дырой а затылке… А не взял бы Крабича в баню, так и выпроваживать бы некого было. Зачем мне Крабич?..
Зачем вообще столько случайных людей?.. У меня две жены, двое детей. Ну, пускай жены — краюхи отрезанные, а дети?.. Дочь в последний раз видел, когда она с Ли — Ли меня знакомила, а сына — так и не помню. Сходить бы с ним куда–нибудь, поговорить по–мужски, у него сейчас возраст такой… Про фею ему рассказать…
Когда Крабич наглеть начал, я почему его голышом собакам не выкинул? Потому что, какой он ни есть, пусть хамлюга, но свой? А Ростик — чужак, которого привел к нам Моисей через пустыни египетские?..
Все проблемы от своих и со своими.
Крабич где–то там за что–то борется, а я нигде и ни за что, так должен чувствовать себя перед ним виноватым?.. И все ему спускать?.. Борись себе, я не хочу.
Марта, на что уж немка невозмутимая, Крабича не выносила, терпеть не могла. Когда играл он с нашим сыном, читая ему всяческие, взбредавшие в голову, идиотизмы и называя их загадками: «Шла по улице собака, как собака, но однако у собаки между ног вниз торчал козлиный…» — и сын должен был угадать, что там у собаки между ног торчало, — Марта белела. И не потому, что не понимала, откуда у собаки взялся рог козлиный.
Оказавшись в Минске, Марта, дитя культуры, взялась изучать белорусский язык — мало ей было немецкого и латышского… И как–то спросила Крабича, как по–белорусски дятел? Крабич сказал ей, что дятел по–белорусски — долбаеб.
Сосед наш за стеной, Давид Виссарионович, наполовину Сталин, только дятел этакий в галстуке и в очках, декан иняза, куда Марта поступать собиралась, как раз ремонтом занимался — стучал каждый день до ночи. Марта и попросила его, во дворе встретив, — сама вся диво голубоокое: «Давид Виссарионович, миленький, вы хотя бы ночью не стучите, как…»
Еле поступила Марта в тот иняз, где Давид Виссарионович деканом был. Хоть и знала, как дятел по–немецки будет.
С первой своей женой, с Ниной, сколько я не виделся? Полжизни… После развода со мной она дважды замуж выходила — и оба раза не сложилось… Трижды у нее из–за меня не складывалось, теперь одна. Пробовал у Камилы разузнать, как там мать, да что та расскажет? Как?.. — нормально.
Вот Нина относилась к Крабичу как раз нормально. Да он и был тогда нормальным: студент и студент, как и мы. Только мы занимались музыкой, а он… Говорил, что на местечкового учителя выучивается, потому что все писатели — местечковые учителя.
— Почему местечковые?
— Потому что и не сельские и не городские, а думают, будто писатели.
Поди пойми, о чем он…
Из–за него Нина и придумала дочь Камилой назвать. Я против был, не наше ведь, чужое имя, а Крабич сказал: лабух, книги читай! Оказалось, старшая дочь Дунина — Марцинкевича Камилой звалась. И младшие назывались не менее экзотично: Эмилия, Зофия — Алиция, Цезарина… Так что самая младшая с почти нормальным именем Евгения — словно из другого семейства.