— А ты, Нина?
Белоруска колеблется.
— Бабку. Или мачанку…
— Так бабку или мачанку?..
— Можно и мачанку…
— Вместе с бабкой?
— Нет, ты что! Одно что–то…
— Мачанку?
— Пусть мачанку…
— С блинами?
— С блинами…
— С колбасками и ребрышками?..
Раньше я часто играл и Нининой нерешительностью и сейчас счастлив вспомнить игру, но Роберт о том не знает и не выдерживает:
— Мне тогда бабку!.. — и радуется, что Нина бабку не выбрала, а Камилу он опередил, будто нельзя две бабки заказать… Белорус, хоть и полиглот, и хакер, и немецкий пасынок.
Камила вдруг спрашивает:
— А Ли — Ли кормить будем?..
Я не слышу.
— Тебе что, Камила?
— Мне то же, что Ли — Ли и Полю.
Камила и не немка, и не белоруска… Смесь гремучая… Я не понимаю, как она, такая, у Нины могла родиться… Но обычно она за меня, какая муха ее укусила?..
— Ли — Ли и Поль шашлык съедят.
— Тогда и мне шашлык.
— Камила…
— А, не угадал?.. Шашлык!
Бармен тем временем успевает распорядиться, у стола вырастают два официанта, один из них ставит перед Камилой шашлык, который я для себя заказал, и обходит стол.
— У кого рулька?
— Браво! — не удержавшись — живая, знаю я ее! — хлопает в ладоши Марта. — Съем, хоть лопну!
— Мачанка?.. Бабка?.. — спрашивает второй официант, ставя мачанку перед Робертом и бабку перед Ниной. «Наоборот», — поправляю я официанта. «Ну, ты даешь!..» — восхищается Роберт и, не ожидая, пока это сделает официант, быстренько переставляет сковородку с мачанкой к Нине и горшочек с бабкой к себе. Нина улыбается — наконец–то она улыбается! — а мне достается жареная форель, заказанная для Камилы.
— Камила, ты ведь рыбу любишь… — сочувственно и как раз вовремя, улыбаясь, говорит Нина, родившая себе такую дочь.
Камила повержена… Она действительно любит рыбу, особенно жареную форель, но теперь ей рыбу не есть: будет знать, как отцу поперек вставать…
Повержена Камила не надолго. У нее, как и у Ли — Ли, все просто решается: взял одну вещь и на место другой поставил.
— Давай меняться, — нагло забирает она форель, и я расцениваю это как мирное соглашение после непонятной для меня локальной войны. Ну, если мир, пусть ест свою рыбу…
— Роман, а как ты все угадал?.. — удивляется Нина. — И мачанка с колбасками и ребрышками…
За годы без меня Нина многое про меня забыла.
— Ты забыла, что он артист, — говорит Марта.
— Лабух, — уточняет Камила.
— Выступальщик, — подыгрывает Роберт. — Выступай, но не с шампанским же под бабку…
Я наливаю ему рюмку водки — в его возрасте, играя на свадьбах, я пил ее стаканами.
— Роберт… — приподнимает бровь Марта.
— Я люблю вас всех, — поднимаю я шампанское. — И хочу, чтобы все мы встречались. Хотя бы изредка…
— Можно и чаще!.. — торопливо чокается со мной Роберт, лихо опрокидывает рюмку и накидывается на бабку, а Марта, опустив бровь, вопрошает:
— И что из этого получится?
— Нормальный гарем, — обсасывая плавник форели, высовывается Камила. — Наш отец, ваш старший муж — нормальный басурманин. Вон и жена младшая при мангале поджидает, пока он с двумя старшими забавляется…
Нина недоуменно оглядывается.
— Какая жена? Там Ли — Ли с Полем…
— Ой, мама… — облизывается Камила и отрывает форели голову.
Нет, сегодня она не за меня… Зря я рыбой с ней поменялся.
— Не одолею одна… — принимается за рульку немка. — Жаль, муж мой младший не при мангале, а то бы позвала.
Не стерпела все же…
— Гарем… мангал… — обжигается Роберт горячей, еще скворчащей в горшочке, бабкой. — Ну и что, пусть себе, жили бы все вместе…
Я говорю:
— Младшие подождут…
— А ты бы с кем жил? — спрашивает у Роберта Камила, и Роберт отвечает:
— С Полем.
У Нины вилка выпадает из рук, а Марта смотрит на меня:
— Роман, у тебя проблемы?
Это у меня проблемы?.. Впрочем, да, проблемы, но не может быть, чтобы мой сын — и гомик… Ему всего шестнадцать, он мастурбирует, он еще никто…
Вилка плюхает в сковородку с мачанкой, Нине брызгает на блузку, как раз на грудь, а грудь у Нины…
Когда разводились, Нина фотоснимок порвала: стоит голенькая, руки высоко вверх, ровненько вытягивается на цыпочках — и скрипка лежит на груди… Снимок тот я в журнал «Советское фото» хотел выслать. Лицо Нины в профиль на нем, прикрыто волосами, не узнать, но Ростик сказал, что советские лабухи Душку все равно узнают.
Профессор Румас, которому было уже два раза по сорок, и поэтому от гена любви в нем одна радиация осталась (а тут Нину в консерваторию занесло по классу скрипки учиться), трагически руки заламывал: «Для чего человека Бог сотворил?!. Для сексуальной катастрофы?.. — И вздыхал, глядя на Нину. — Вы не скрипачка, вы душка… Играйте, я полюбуюсь…»