Между ящиками уже проглядывала палуба, дело близилось к концу, и Швейцарс, беспокойно поглядывая на туманное море и причмокивая, опять стал что-то высчитывать. На всю палубу прогудел его бас:
— Что мы тут торчим, будто ждем святого причастия? Пора делать заход!
— Боцмана надо дождаться, — ответил Пелекс.
— Боцмана, боцмана… Такой случай, сельдь сама идет в трал, это надо быть дураками…
— Как бы это тебе сказать… — Пелекс с трудом разогнул ноющую спину и посмотрел на Швейцарса. — Ты и впрямь швейцар… плохой швейцар, из тех, кто думают только о чаевых.
— Ну и ты не за здорово живешь в море пошел, — осекшись, пробурчал Швейцарс и принялся заколачивать бочку.
После того как последняя бочка скрылась в трюме, лишь кое-кто из матросов ушел в кубрик досыпать. Большинство сидели на палубе и курили, с надеждой вглядываясь в туман, из которого должна была показаться оранжевая шлюпка с боцманом. Абеленс развалился на брезенте и равнодушно наблюдал, как с проводов антенны падают на палубу капли сгустившегося тумана. Тишину время от времени разрывала судовая сирена, но звук этот, казалось, затухает сразу же за бортом, и никто на него не отзовется.
Стидзинь, чувствуя себя виноватым, — это он ведь подал идею обменяться фильмами — ушел на верхнюю палубу, сел там на мешки с картошкой и уставился в серую бесконечность, забравшую в свои вязкие лапы оранжевую шлюпку и боцмана. Уж он-то, Стидзинь, не испугался бы, окажись он на месте боцмана. Возможно, его подобрало бы какое-нибудь судно дальнего плавания и высадило в шумном иностранном порту, возможно, течение вынесло бы одинокую лодку на дикий берег, и пока бы его искали, он жил бы там, как Робинзон.
По палубе разнесся зычный голос Швейцарса:
— Надо тралить, а не богу молиться. Подумаешь, велика беда — бывалый моряк погуляет немного по морю.
Никто ему не ответил. Тогда кто-то смачно плюнул, — и послышались тяжелые шаги в резиновых сапогах, отдаляющиеся от того места, где только что звучал голос Швейцарса.
Часа два спустя с запада подул легкий ветер, по воде пробежала мелкая рябь, и туман исчез, как исчезает пар над кипящим котлом, когда на него опускают крышку. Цинис поднялся на верхнюю палубу и приложил к глазам двенадцатикратный бинокль. Неподалеку был виден «Цирулис», там как раз опорожняли куток, дальше, у горизонта, маячило, похожее на двугорбого верблюда, базовое судно, а вокруг него, как муравьи, сновали покрытые ржавчиной селедочники. Только шлюпки, оранжевой шлюпки из стеклопласта, нигде не было видно.
Когда Цинис спустился на палубу, к нему подошел Швейцарс и, как бы извиняясь, как бы подлащиваясь, сказал:
— Капитан, ну грех сейчас стоять на якоре. Такая рыба! За пару часов — четвертак на пай.
Цинис не ответил. Швейцарс откашлялся и продолжал:
— Кому на роду написано утонуть, тот и в тазу утонет, а кому суждено быть повешенным, того уж в море никакая лихоманка не возьмет…
Цинис молчал. Он смотрел мимо говорящего, туда, где сильный бриз легонько, как бы на цыпочках, пробегал по водной глади и постепенно начинал поднимать волну. Старший помощник подумал, что действительно можно бы тралить, по ветерку, куда, может статься, снесло и шлюпку.
Когда спустя два часа подняли куток, на палубу высыпалось еще несколько тонн сельди и скумбрии. Матросы, хоть и отдохнули, и пообедали, однако разошлись по своим рабочим местам неохотно. От острого нюха старпома не укрылась перемена в настроении команды. Он взял нож, спустился на палубу и занялся разделкой скумбрии. Хотя никто не обмолвился ни словом, Пелекс вновь почувствовал на себе испытующие взгляды матросов, пронзавшие его, будто иглами.
Когда Цинис на минуту собрался было отойти от разделочного стола, Пелекс задержал его:
— Пожалуй, медлить с сообщением в эфир больше нельзя. Поднимется ветер, тогда уж беде не поможешь.
Цинис и теперь отмахнулся от него:
— Не будем спешить садиться в калошу. До ночи еще далеко.
А про себя подумал: «Если и вправду случилось самое страшное, то не все ли равно, когда сообщить — с него-то так и так шкуру снимут. А если боцман жив-здоров, никуда он не денется. И к чему лишний шум?»
Пелекс помял в руках бороду и, смущаясь, как человек, не привыкший говорить официальным тоном, продолжал:
— Видишь ли, как бы это тебе сказать… Может, созвать собрание партгруппы? Потому что я считаю, ты поступаешь неправильно.
Цинис побагровел.
— Созывай на здоровье. За судно отвечаю я. И учти, что меня на этом собрании не будет. Я беспартийный. Беспартийный большевик.
— Что ты беспартийный, это я знаю. — Пелекс кивнул головой. — А вот большевик ли?..
— Ну, не будем затевать перебранку, — сказал Цинис уступчивее, почувствовав, что на палубе уже навострили уши. — Подождем еще немного, тогда и решим, что делать.
— Капитан давно бы решил, что делать, — холодно ответил Пелекс и пошел к своим бочкам.
Цинис опять поднялся на верхнюю палубу — взглянуть на море. Что бы действительно в таком случае предпринял капитан траулера? Наверное, сообщил бы. Ему-то что не сообщить — старый морской волк с заслугами. Ну пропесочили бы его, даже выговор дали, а с капитанского мостика не спихнули бы. И он, Цинис, тоже не стал бы осторожничать, будь у него этакие надежные капитанские погоны со стажем. Эх, если бы да кабы…
Со стороны на судне все выглядело как обычно, но в мыслях люди каждый на свой лад были там, с боцманом. Стидзинь откидывал в сторону нестандартную рыбу и думал о том, что, может быть, именно в этот миг волна опрокидывает шлюпку, и вокруг боцмана начинают кружить голубые акулы, которых здесь, на отмели, было видимо-невидимо. Стидзинь часто мечтал о приключениях, но никогда не думал о смерти, и с удивлением отметил, что был бы не прочь оказаться в подобной ситуации… Он матросским ножом вспарывает брюхо первой акуле, и пока ее собратья пожирают хищницу, Стидзиня замечают с белоснежного пассажирского теплохода, спешащего на помощь к месту схватки. Под восторженные крики толпы, с ножом в зубах он по специально спущенному трапу поднимается на борт и ступает на палубу.
В самом деле, почему бы ему не отправиться на поиски боцмана? Спустить спасательную шлюпку. Там есть компас, сигнальные ракеты, неприкосновенный запас. Захваченный этой мыслью, он предложил:
— Может, спустить шлюпку и прощупать ближайший квадрат? Тут много людей не потребуется. Мы с Абеленсом легли бы на весла…
— Ну и ложись на здоровье, — буркнул в ответ розовощекий Абеленс. Он размахнулся и закинул, не глядя, попавшуюся среди сельди морскую звезду, и украдкой покосился на вожделенный брезент.
— Тоже мне, искатель, хе-хе! — прокряхтел Швейцарс, — это надо надраться чернил, чтобы от такой сельди кататься по морю, как с дамой по Киш-озеру.
— Как бы это тебе сказать… — прогудел Пелекс, и не ясно было, говорил ли он сам с собой, или хотел ответить Стидзиню.
Судно вновь шло с тралом по ветру. Последняя бочка была спущена в трюм, и палубная команда отдыхала.
Цинис отпустил штурмана, и теперь сам вел судно. Он повернул до отказа громкоговоритель радиотелефона и слушал перекличку судов. Рулевой, привалившись спиной к переборке, вяло трогал колесо, радист возился у локатора, пытаясь выжать из него невозможное. Радист траулера отличался медлительностью, и было удивительно, как этот человек, которого считали неисправимым меланхоликом, может с таким проворством действовать ключом Морзе.
Шлепая тяжелыми рыбацкими сапогами, в рулевую рубку вошел Пелекс. Он облокотился на обшивку гирокомпаса, прислушался к треску радиотелефона, к бормотанию далеких голосов, и ощущение гнетущей пустоты охватило и его. Никто не говорил об этом, но каждый с тайной надеждой ждал, не вызовут ли с какого судна «Гаршу», чтобы сообщить, что боцман вместе со шлюпкой поднят на борт. Волна заметно поднялась, было, пожалуй, балла три, траулер ощутимо покачивало.
Пелекс наблюдал, как о борт траулера разбиваются волны, а думал о маленькой шлюпке, которую такая вот волна швыряет, как скорлупку…
— Как бы это тебе сказать… только медлить больше нельзя. Надо сообщить о боцмане в эфир.