- Не нужно. Пусть растёт без забот.
- Как скажешь, дорогая. Иди сюда, – он поцеловал её, – я буду скучать по тебе, – и снова поцеловал, уже глубже и жарче, так что и она согрелась изнутри, словно глотнула крепкого вина, – я уже соскучился.
Она потянулась за следующим поцелуем, и он прижал её, стиснув в объятиях так, что она сразу почувствовала его возбуждение.
- Тогда нам стоит как следует попрощаться, – шепнула она, сама не понимая, что именно она шепчет, тая в его объятиях.
Он схватил её в охапку и внёс из столовой, где они разговаривали, в свою спальню.
- Разденься сама, дорогая, – хрипло сказал он, стягивая с себя одежду и отшвыривая в сторону, – скорее!
Но обернувшись к ней, он увидел, что она ещё сидит полностью одетая, в просторной джалабее, ставшей слишком просторной после родов, и в шлёпках.
- Ты не услышала, женщина? Разденься!
- Нет. Не стоит! Не надо.
- Жена всегда должна говорить мужу «да», Фатима! Разденься. Ты же только что мне ответила! И что теперь?! Сними платье!
- Нет! Мы и так вспыхиваем как порох, едва прикасаемся друг к другу. У нас уже есть ребёнок. Зачем нам ещё один? Мы хорошие любовники, но какими мы будем родителями? Мы даже не знаем самых простых вещей друг о друге! Я не хочу больше рожать!
- Я хочу, чтобы ты рожала! Я в состоянии содержать семью. И я знаю о тебе достаточно, чтобы быть уверенным, что ты будешь прекрасной матерью.
- Что, например?
Он подошёл и поднял её с кровати.
- Многое, – он стянул платье с одного плеча и погладил нежную кожу.
- Ну, что?!
- Ты смелая. Отчаянно смелая! – он спустил платье со второго плеча, а она накрыла тканью первое, – и гордая, – он снова спустил платье с её плеч, – ты любишь мандарины и миндаль в белом шоколаде и любишь золото больше серебра, – он улыбнулся и легонько поцеловал её в губы, – ты спишь так крепко, что почти не дышишь и почти никогда не плачешь. Ты любишь рыбу и курицу, и не выносишь мясо верблюда и баранину. Тебя слушаются любые животные, – он резко сдёрнул платье вниз, так что она вздрогнула, оставшись по пояс обнажённой, – ты прикусываешь нижнюю губу, когда разливаешь чай, или нарезаешь тесто для лапши – делаешь что-то, что требует сосредоточенности, – он взял её грудь в свои ладони и прижал соски, – ты переходишь на польский и даже на русский, когда ругаешься, и кричишь, когда испытываешь наслаждение, так что мне приходится накрывать твой рот поцелуем или ладонью, – он поцеловал её в губы, – тебе нравится, когда я ласкаю тебя и глажу волосы на твоих висках, и терпеть не можешь, когда я слегка дую тебе в уши, – он толкнул её на кровать и присел рядом, одной рукой обнимая её, а другой разводя в стороны её бёдра, поникая рукой под платье, – ты готова отдаваться мне в любой позе кроме той, когда я сзади, и я проклинаю себя за это, потому что это моя вина – я сильно тебя напугал однажды, дорогая, – он ласкал её, отодвигая мешающую ткань и целуя в шею, – но именно сегодня я прошу тебя довериться мне, дорогая. Сегодня я хочу любить тебя именно так, – он погладил её от шеи до колен, стаскивая с неё остатки одежды и отводя рукой с её шеи волосы.
- Нет! – в её голосе прозвучала паника.
- Да, дорогая! – он целовал её, ни на мгновение не переставая ласкать, - теперь ты не можешь сказать, что я ничего о тебе не знаю. Я прошу тебя, уступи мне. Я только буду любить тебя! Я не сделаю тебе больно, моя сладкая, моя хорошая. Уступи мне.
Она изогнулась и застонала от накатившей жаркой волны.
- Нет!
- Да, дорогая! Да, моя хорошая!
Он всё же уложил её спиной к себе и прижался к ней, продолжая ласкать её, делая наслаждение наиболее полным тем, что целовал шею и плечи.
Он заполнил, заполонил её полностью! Она хрипло закричала, и он прикрыл ей рот рукой, ухмыляясь. Но в это мгновение она взорвалась от наслаждения, изогнувшись дугой, и ему самому стало не до смеха – он застонал и зажмурился, достигая пика наслаждения следом за ней, доводя их обоих до этого последними резкими движениями.
Очнулись они очень скоро. Он приподнялся и сдвинулся, прижав её к себе и целуя в лоб.
- О, дорогая! Это было замечательно.
- Да, – она прижалась к нему.
Он погладил её по волосам.