- Сыграй ещё, – тихо попросила Амира.
Фатима сыграла испанский танец, под который в цирке выступали гимнастки, и народную протяжную польскую песню, которую спела на родном языке.
- Чего ещё я не знаю о твоих талантах, женщина? – насмешливо спросил Адиль у них за спиной.
Они вздрогнули и обернулись.
Адиль стоял, привалившись плечом к дверному косяку, пыльный и усталый, с грустными глазами и с насмешкой на губах.
Амира и её дочки завизжали и кинулись его обнимать. За ними подошла и Хазар. И только она, встав и отложив на стул гитару, стояла на месте, без отрыва глядя на мужа. Он обнимал сестру и племянниц, кормилицу, а сам так же безотрывно смотрел на жену. Женщины увидели эти пламенные взгляды, сами тихонько переглянулись и, забрав Абаль, вместе вышли из кухни.
Он подошёл к жене, слегка раскрыв руки. Она чайкой кинулась в его объятия, со стоном и вскриком прижавшись к его груди.
Он улыбался, прижимая её и зарываясь носом в волосы. Она плакала. Адиль приподнял её мокрое лицо и слегка поцеловал в нос.
- Не реви! У нас не тратят воду попусту.
Она спрятала лицо у него на груди. Он счастливо прижал её к себе. Они стояли посреди кухни, полной запахов пирога и пряностей, отдалённых звуков живущего своей жизнью дома: женских голосов, мяуканья кошки, открывающихся дверей. Время остановилось. Был только стук сердца – одного на двоих и тёплое дыхание – такое смешанное, что его нельзя было разделить.
- Фатима!
- Адиль!
Они ещё обнялись.
- Я безумно скучал по тебе, женщина!
- Я так волновалась! Слава богу, ты жив!
- Ты бы переживала, если бы я погиб?
Она подняла на него влажные глаза.
- Переживала бы? – переспросил он.
- Ты мне скажи, муж, – попросила она.
- Думаю, переживала бы, если ты чувствуешь то же, что и я.
- Что?
- Я люблю тебя, женщина. Я люблю тебя!
- Я люблю тебя, Адиль. Не оставляй меня!
- Я никогда тебя не оставлю, дорогая моя.
Они, наконец, поцеловались, нежно и страстно, сливаясь в поцелуе, отдаваясь и признаваясь в нём в ещё невысказанном…
Фатима проснулась в объятиях мужа и улыбнулась. Прижалась к нему осторожно, чтобы не разбудить, и зажмурилась. Адиль, проснувшийся на секунду раньше, улыбнулся такой же счастливой улыбкой и обнял её. Она тихо вздохнула.
- Не вздыхай. Иди сюда, – он прижал её и поцеловал.
Они снова вспыхнули и загорелись, как ночью, но проснулась и их дочь. Кантара сразу потребовала первую очередь на объятия и поцелуи матери. Адиль и Фатима оторвались друг от друга и сели в постели. Они переглянулись и снова поцеловались. Кантара снова заплакала, завопив уже по-настоящему.
Фатима встала к ней, взяв дочь из кроватки, а Адиль откинулся на подушки её кровати под пологом. Он поглядел на жену и дочь и осмотрелся. Здесь почти негде было ходить, укачивая ребёнка – слишком низким был потолок прямо от середины комнаты опускавшийся книзу.
«Зря я уступил Амире. Надо было настоять на розовой комнате для неё. А теперь они с Кантарой ютятся в этой узкой клетке!»
Он встал и подошёл к жене с ребёнком, обняв их обоих и поцеловав дочь в лоб.
- Я вниз. Тебе что-нибудь принести?
- Нет. Мы тоже идём. Я её только переодену и спущусь на кухню. Ей пора есть. И нам тоже. Что ты будешь?
- Я тебя бы съел.
Она счастливо рассмеялась. Он остановился.
- Как давно я не слышал, как ты смеёшься! Я так люблю тебя, Фатима! – он вернулся к ней и поцеловал снова, – я жду тебя внизу!
- Мы скоро, родной! Да, Кантара? Мы с тобой быстро переоденемся и спустимся к любимому папочке, правда? – обратилась она к дочке ласковым голосом.
Малышка загулила и заулыбалась.
- Родной! Любимый! О, дорогая! Я уж думал, что не дождусь от тебя этих слов. И я так счастлив слышать их от тебя, Фатима.
Он снова подошёл к жене и дочке и обнял их, нежно целуя в лоб обеих.
- Ты так не уйдёшь, – заметила она.
- И не хочу уходить.
- Ты мог бы пока сварить кофе и подогреть нам молоко, – сказала она.