Они все снова оказались все вместе – запертыми в голубой клетке дома…
В первые три дня они обрушили на неё весь багаж хороших воспоминаний – Абаль, Хазар, гитару, её рукоделие. Они пригласили Айше и Саида с их девочками, сводили её в хамам, и даже напросились с ней в гости к старому Мухитдину. Она пересмотрела все фотографии, повертела в руках документы.
Муж отвёл её на конюшни, где усадил её верхом на Колючку и погарцевал перед ней на Магрибе. Она вежливо со всеми здоровалась, смотрела, кивала, соглашалась. И ничего не могла вспомнить. Совсем ничего.
Адиль отправил денежный перевод её матери, и она прилетела в конце недели. Пани Яна привезла фотографии и игрушки из её детства, её первое расшитое стразами яркое трико и любимую книгу – сказки Шарля Перо с красивыми картинками. Она смотрела на мать, как на чужую, хотя с удовольствием говорила с ней на польском.
Адиль поселил её в розовую комнату, но после отъезда её матери он отважился и отвёл её на чердак. Там уже всё прибрали: вылили кровавую воду из кадки, обнаружив на дне её кольцо с ладонью Фатимы, перестелили постель, убрали проклятый елочный шарик, отмыли полы.
Она с интересом огляделась. Он надел ей перстень с бериллом на средний палец правой руки, чуть погладив её повязку на запястье.
- Что это?
- Это твоё кольцо, Фатима. Я подарил его тебе в день официальной регистрации брака, в Марракеше. Этот символ, ладонь Фатимы, означает и твоё имя, дорогая. Носи его.
- Ты так добр ко мне. Почему я не могу тебя вспомнить? Вы все очень добры ко мне. Я верю, что я дочь пани Яны, что я твоя жена и мать Кантары. Но я не помню ничего из того, что вы мне рассказываете. Я даже песен никаких не помню, хотя Хазар и Амира уверяют меня, что я прекрасно пою, – сказала она.
Адиль подошёл к ней.
- Тогда осталось последнее средство, дорогая, – сказал он, беря её за плечи.
- Какое? – она подняла лицо.
Он обнял её и поцеловал, и целовал долго. Она его не оттолкнула сразу, но, как только он чуть отстранился, она тоже сразу отстранилась. Они посмотрели друг на друга.
- Это было очень приятно. Но я не помню тебя, Адиль. Совсем, – вежливо сказала она.
Он с ужасом смотрел на неё. Он её такую тоже не помнил! Он словно целовал совершенно постороннюю женщину.
Не её! Не ту, которую он сделал женщиной, не ту, которую всегда желал, не ту, по которой сходил с ума. Эта женщина была чужой. Это не его упрямая ослица, не его темпераментная взрывная Фатима. Это не его боль и нежность. Чужачка.
Он увидел боль и страх в её глазах и взял себя в руки.
Он в любом случае виноват в том, что с ней произошло. И он будет заботиться о ней, что бы с ними не случилось.
- Прости меня, дорогая. Я слишком на тебя давлю, а ведь однажды я поклялся тебе, что никогда не буду этого делать.
- Поклялся? Когда?
- В развалинах римского города в окрестностях Феса. Мы занимались там любовью и именно оттуда привезли нашу дочь.
- Я не помню, – она опустила голову.
Он обнял её за плечи.
- Ничего. Мы просто наберёмся терпения и подождём. Завтра у нас перевязка и встреча с доктором. Может быть, он нам что-то посоветует, – сказал он, – тебе чего-нибудь хочется?
- Я бы выпила кофе с миндалём в белом шоколаде, – ответила она.
Он радостно на неё взглянул.
- Это твои излюбленные лакомства.
- Правда?
- Да. Ты никогда не упускала возможность выпить кофе и слопать миндаль и мандарины.
- Мандаринчик я сейчас тоже съела бы.
Он улыбнулся.
- Идём! Я угощу тебя, дорогая.
- Ты всё время называешь меня «дорогой», – заметила она.
- Да. Не говоря о том, как ты дорога моему сердцу, Фатима, ты слишком дорого мне обходишься, дорогая.
Они переглянулись и рассмеялись.
- И почему я это сделала? – недоумённо спросила она, кивая на своё забинтованное запястье, – мы с тобой неплохо ладим.
Он помрачнел.
- Я бы не хотел обсуждать это, пока ты не вспомнишь саму себя, дорогая. Ты уже и так всё неправильно поняла. И я не хочу забивать твою голову лишними мыслями. Давай сначала вылечим тебя, а потом я всё тебе объясню и даже попрошу прощения. А сейчас идём вниз. Мне невыносимо здесь находиться. Идём, дорогая. Дай руку, – и он поцеловал её ладонь…