— Во Вселенной все одинаково, — философски заметил Мизир, — однако и различно тоже.
На верхней части тела находился орган, напоминающий мяч для регби, расположенный как для бокового удара. Кожа была гладкой, без волос и перьев, зато с маленькими пластинками-лепестками, будто строитель выложил крышу черепицей. Окраска кожи была темно-лазурной, как чистое небо над пустыней, с более темными пятнами на спине. В толпе на улицах Мизир высмотрел и других — более высоких и стройных, с кожей цвета кобальта, — те, по его мнению, могли развиться в тропических областях.
Мир был богатым. Разнообразным. Здесь было много рас, много языков. Были альпийские луга, травянистые плато и заросли в дельтах рек. Сколько эпох он просуществовал? Что скрывал за горизонтом? Они сумели ухватиться за самый краешек. Они никогда не узнают его истории, вряд ли разберутся в его культуре. Город под ними — черный от копоти, бурлящий жизнью — это вершина цивилизации или застойная заводь технологии и культуры? Позднее они разошлют зонды в дальние разведывательные полеты, но и тогда лишь поскребут по поверхности. «Люди придут сюда на годы, — размышлял Хасан, — быть может, на поколения. Но и тогда узнают лишь немногое».
У существа на модели не было лица.
Были усики, в которых Мизир признал органы осязания; были желатиновые лужицы, напоминающие глаза. Были отверстия, в которые, как заметили исследователи, аборигены ложками закладывали пищу. Но все они не складывались в лицо. По правде сказать, рот помещался на туловище. Усики колебались над мячом для регби, как антенны. Заполненные желатином впадины безо всякой симметрии распределялись вокруг «головы», но были и другие ямки, с виду пустые, и большая дугообразная впадина на месте, где у человека располагается рот, хотя это отверстие не было ртом.
— Они в самом деле красивы, — сказала Иман.
Она вышла к Хасану, пока остальные шумно обсуждали название планеты. Хасан кивнул, не соглашаясь, а показывая, что слушает. Его взгляду аборигены представлялись жуткими, неестественно изогнутыми и рябыми, как после оспы. Но это оттого, что взгляд его искал симметрии, которой здесь не было.
— Возможно, и красивы, хотя несколько отличаются от жизненных форм, которые Мизир обнаружил здесь, наверху, — сказал он. — Я думаю, они пришлые. Этот твой народ пришел откуда-то еще. Может быть, из-за океана.
— Может быть, — признала она. — Сунг говорит, вся прибрежная равнина не принадлежала этому континенту, и от ее столкновения с материковой сушей возникли Туманные горы.
— Я все пытаюсь увидеть лица, — сказал он ей. — Знаю, что их нет, но сознание упорно рисует ноздри и уши. Кажется, будто они мне улыбаются.
— Матрица распознавания, — кивнула Иман. — Человек может увидеть лик Исы, хвала ему, в картофелине, или шайтана в клубах дыма.
— Меня это беспокоит. Мы должны видеть этих людей, как они есть, а не такими, какими их считаем.
— В Мире Конканона было проще, — сказала она. — Там аборигены походили на цветы.
— Неужели?
— Немножко. Они летали.
— А…
— Выбрасывали пар из концов стеблей. Передвигались короткими скачками. Но в цветке мы не ищем лица.
— А вот я всегда путал тебя с лилией.
Иман отвернулась от него, притворяясь, что заинтересовалась спором в шатре.
— Ты не хочешь назвать его Миром Маклуфа? Глава команды имеет право…
Хасан покачал головой:
— Я как-то встречался с Конканоном. У него самолюбия хватит на целый мир. Я не так тщеславен. Как, по-твоему, нам его назвать?
Иман поджала губы, поправила хиджаб под подбородком. Лицо ее было бледным кругом в окружении клетчатой красно-белой материи — такие платки носят в долине Иордана.
— Надо узнать, как называют его аборигены на своем языке.
Хасан рассмеялся:
— Наверняка «Мир», и скорее всего, на сотне языков, причем большую часть этих языков мы и не услышим никогда.
— Шангри-ла![5] — донесся из шатра громкий голос Башира, и Хасан обернулся к нему.
Янс хлопнул в ладоши:
— Превосходно. Это и впрямь настоящий рай.
Клаус медленно кивнул, и его поддержали Ладаван и Халид, привратник. Сунг промолчал, глядя на Хасана.
— Нет. — Хасан шагнул в шатер. — Опасно так называть мир, и тем опаснее, что это имя внушает спокойствие. Каждый раз, услышав его, мы будем считать его все менее угрожающим.
— А разве это не так? — спросила Иман.
Хасан оглянулся и увидел, что она водит ладонью по мускулистой большой руке своего творения.
— Не знаю, — отозвался он. — Я еще не знаю, что он прячет.
— Прячет? — переспросил Башир, — Что же он может прятать?