И вот она приехала, и мы видели, что выгружают велосипед, прекрасный, сверкающий, новенький велосипед выгрузили из машины и вкатили в сарайчик — такую прелесть — велосипед… Мы так загляделись на него, что не рассмотрели даже толком Раю, которая помахала нам рукой и даже улыбнулась нам — прекрасная Рая, любимая Рая, выросшая настолько, что уж нам и подойти было страшновато, ведь она казалась всегда взрослой, теперь была взрослой. Вилась по спине ее коса до колен, ах какая коса, какие волосы, шея, ноги. И самое удивительное — плечи, грудь. Мы, все еще плоские, как щепочки, мы, все еще способные купаться в одних трусах или даже без трусов, а она — в купальнике, и этот ее теплый взгляд уже совсем взрослый и даже не высокомерный, потому что она и в самом деле была взрослой, подросшей девушкой, длинноногой и величественной, как аист.
Велосипед отвлек наше внимание настолько, что мы даже не посмотрели, что с ней приехал мальчик, меньше ее ростом и вообще младше, но приехал и разгружал вещи. У него тоже был велосипед, поменьше, чем у Раи, только был тоже, а у нас не было велосипедов, совсем никогда, даже плохих, старых, ржавых, о чем мы сожалели.
Только через некоторое время мы разглядели мальчика — какой смешной и славный мальчик, курносый, веселый, общительный и приветливый, полная противоположность Раи, но оказалось — ее брат! Брат? Столько лет его не было, и вот явился уже взрослый брат.
Да, брат, братик Саша со своим маленьким велосипедом, со своим смехом, книгами, картонками, коробками, удочками и даже надувным матрасом, латаными-перелатаными, смешными, выгоревшими шляпами, будто он был туристом, альпинистом, прошел все горы-окияны, прошел моря и реки…
Смешной Саша, никак не похожий на Раю, даже такой белокурый, что страшно было смотреть, будто он альбинос, такой голубоглазый, такой бледный, с розовым носом, такой неуклюжий рядом с ней, а она тоже как-то неуловимо стала похожа на него, особенно в улыбке и в повадках, — он оставался на ее попечении, и она улыбалась ему его улыбкой, снисходила.
Они спокойно и просто разговаривали друг с другом, будто всегда так вот жили вместе и всегда только и делали, что приезжали на дачу, это их нисколько не утомило, не привело в то несчастное и даже жалкое состояние, в котором пребывали мы, когда прибывали — будто из далекого похода. Мы приезжали совершенно замотанные, на грузовике, привозили все: от продуктов до кресел, от подушек до цветов, привозили котов и аквариумы, привозили даже то, что не имело никакого назначения — например, сундучки для того, чтобы они не оставались дома, старую обувь и всякую всячину, которая могла бы служить кому-то там — хозяевам — для чего-то. Помню, что привезли однажды елочные игрушки — правда, случайно в коробке, в спешке захватили не тот ящик, привезли, чтобы тут же отправить назад, потому что они могли потеряться и разбиться — старинные игрушки, когда здесь, возле наших мест, был завод, и где с петровских времен выдували стекло, и в том числе игрушки. У каждого в доме были эти игрушки — красивые и безобразные, старинные куски стекла под драгоценные камни, просто глыбы стекла и даже дорогие хрустали, которые отливали золотом и серебром.
Здесь игрушки совсем никому не были нужны.
Мы привозили все, а они будто ничего, только велосипеды и самое необходимое, после оказывалось, что у них все есть, а у нас только и есть, что пустые сундучки да игрушки. Мы, например, привозили самовар, чтобы однажды, дважды в лето почистить и поставить его, хотя у хозяев был свой самовар, который всегда кипел. Наши сундучки очень нравились хозяевам, и они оставляли их себе с радостью, равно как и старую обувь и всякие вещички, которые хозяйка переделывала, или носила, или плела из них половички, ткала коврики, шила из лоскутков одеяла или просто наряжалась в праздники. Например, ходила в шляпе, прекрасной когда-то шляпе, с вуалеткой: надевала ее и перчатки и выходила на огород полоть, полола мелкую травку, и руки ее оставались чистыми в этих лайковых перчатках, а в праздники наряжалась в старинную скатерть, которую принимала за шаль и накидывала на плечи.
Они приехали, все сразу переменилось, будто стало новым и особенно занимательным, не только тем, что занимало до сих пор, но еще и тем, что занимало их. А его, Сашу, занимало все — он ведь был здесь в первый раз, он не знал наших мест, ничего не знал из того, что знали мы сами. Он не знал даже, что здесь водятся утки и ондатры, не знал, как нам нравится и как мы хотим жить на мельнице, не знал даже само озеро и его глубину. О, мы почувствовали себя такими владетельными, такими богатыми и хотели радоваться его глазами, не только своими.