Прогуливаясь вечером в любимом сквере, где сидела в прошлый раз с братом Кошмара, девушка вновь предавалась мечтаниям, слушая музыку, и немного напевая себе под нос незамысловатую мелодию, пиная носком кроссовок мелкие камушки, валявшиеся на дороге. Настроение было неплохим, но отчего-то давила небольшая усталость, вторя ставшему более ранним закату: осень полностью вступила в свои права, и Лайма жалела, что оделась столь легко, не взяв верхней одежды, но возвращаться домой не хотелось. Слишком хорош был этот вечер, чтобы терять хоть одну драгоценную секунду спокойной, почти умиротворяющей красоты вечернего городка.
Включились фонари, проезжали редкие автомобили и автобусы, мерцая фарами сквозь приятную черноту деревьев. Танцевали блики на высохшей за лето траве. Воздух пробирался под подол льняной рубашки, доставая своим дыханием до нижних ребер и пуская табуны щекотных мурашек, заставляя чувствовать, что живешь, дышишь полной грудью, любишь… Прекрасные эмоции, полные свободы. Пусть эта любовь и была необычной, сводящей с ума, заставляющей волноваться, обнажая нервы, выворачивая наружу сокровенные страхи, но она была сильна в своей потрясающей честности и своеобразной страсти, точащей ее изнутри, делая всю эту игру еще приятнее, почти до мазохизма.
Лайма дошла почти до конца аллеи, любуясь мягкими сумерками, от которой было приятно глазам, чувствуя как сильно занемели пальцы и мерзнет нос, но и не думая поворачивать к дому, задержавшись у качелей на детской площадке и садясь на их холодную, пропитанную вечерним дыханием поверхность. Качаясь на них и глядя прямиком в нависшую серость неба, Лайма уже ни о чем не думала, просто слушая песню, иногда приятно жмурясь от холодного воздуха, обдувающего лицо.
Как необычно. Почти как негатив Мара, когда тот болел, хотя, пожалуй, он был теплее и мягче, чем колючий вечерний воздух.
Интересно, а он может быть горячим? Когда Кошмару стало лучше, Лайма помнила, что тот потеплел, оставив на коже странное ощущение, отозвавшееся тяжёлым грузом под лёгкими и опускаясь ниже. Девушка все чаще ловила себя на мысли, что от его голоса и присутствия у нее сладко сосало под ложечкой, но ей отчего-то было немного страшно и неловко размышлять об этом, и она снова отмахнулась от воспоминаний, поднимаясь с качелей, и идя в сторону дома.
Но мысли упрямо не хотели выветриваться из головы, вновь рисуя образ Найтмера, горделиво стоящего перед ней, ждущего ее эмоций и, казалось злорадно скалившего зубы, на самом деле выдавая этим лишь сильные собственные эмоции, отнюдь не являвшиеся злыми, как девушка уже давно это поняла. Свои настоящие чувства Найт излучал взглядом потрясающего, как лагуна под жгучим солнцем, глаза, наполненного горячими, зелёными искрами… Она рвано выдохнула воздух, поежившись и обхватив плечи руками.
“Все-таки надо было взять куртку” — с досадой подумалось ей, и девушка особо сильно пнула камушек, валявшийся на пустой дороге и на миг останавливаясь, чтобы оценить, как далеко тот укатится. Но сделать этого не успела. Глаза накрыло что-то теплое, полностью закрывая обзор, контрастируя почти горячим чувством с ее ставшей очень холодной кожей. Беспроводные наушники исчезли из ушей, пуская в голову шум улицы, шепот листьев и звук дуновения холодного ветра. Лайма молчала, хотя уже поняла, кто это был… По коже катились медовые капельки, падая за ворот рубашки, попадая на ключицы, от чего тело легко передернуло мурашками. К спине тут же прижалось чужое тело, оплетая талию ощутимым кольцом знакомых щупалец, бесстыдно опускавшихся затем до бедер, и заворачиваясь вокруг одного из них до колена.
— Мар, чего тебе дома не сидится так поздно? — совсем не сердито спросила Лайма, немного напрягаясь в его объятиях.
— Это должен спрашивать у тебя я, глупый человечек. Что за маниакальное желание замерзнуть насмерть? Хотя, я не удивлен, ты ведь мазохистка. Но теперь тебя придется отогревать, а я совсем не возражаю, так что мое появление тут оправдано, — скрипуче ответил голос над самым ухом, заставив привычную щекотку пройтись по животу и бедрам. Как же он сводил ее с ума… Лайма сердито сжала челюсти, негодуя на реакцию собственного тела, ставшего ей предателем.
— Погоди, что значит “придется отогревать”? — девушка недоуменно склонила голову с все еще закрытыми глазами. Попытка убрать помеху ни к чему не привела, поскольку ее руки тут же опустили два других вектора, надежно оплетая запястья крепкой хваткой.
— То и значит, Лайми. А вот каким способом – зависит от вкуса твоих эмоций, — чуть тише прошипел монстр. Звуки кругом стихли, окутывая бархатной тишиной, словно они сменили место дислокации, но кроме легкого порыва ветра, Лайма ничего не ощутила. А температура кругом и впрямь изменилась, заметно повысившись, из-за чего еще большее количество мурашек промчалось по всему телу до самого затылка, а тело мелко задрожало, стараясь поскорее согреться в приятном теплом омуте, окутавшем ее, казалось со всех сторон. Напрягала только эта странная игра в жмурки, заставляя все чувства обостриться стократно.
— Где мы? — решила уточнить Лайма, стараясь отвлечься от непрошеных мыслей, чтобы не выдать себя при таком тесном контакте с Маром.
— В моем доме, разумеется, — невозмутимый ответ, вызвавший в ней волну колючего раздражения.
— А чего не в моем? Я вроде как к себе шла, а не к тебе…
— В твоем мы еще успеем… — монстр не договорил, оставляя фразу в тишине максимально двусмысленной, отчего на щеках заполыхал пожар смущения. Найтмер наслаждался состоянием своей любимой жертвы, и его дыхание, опалявшее ее щеку и боковую поверхность шеи, едва заметно подрагивало, выдавая искорки радости монстра и зарождающегося смеха.
— Предупреждаю, я буду кусаться! — угроза, прозвучала как-то неубедительно. Лайма боролась с собой, в панике отмечая, как на каждое неосторожное движение вектора на ее ноге, в душе становится тяжело, а в животе разносятся совершенно чудесные волны щекотки, которые игнорировать было почти невозможно.
— О, так ты не против, мелочь? Хотя… Я и так все чувствую, ты же не думала, что я идиот, который ничего не замечает дальше собственного носа? — его голос прозвучал привычно сердито, чуть усиливаясь и множась от этого ощутимее, — ты же давно меня хочешь и любишь, скажи ка мне, я что, не прав?
У Лаймы рухнуло сердце, а колени предательски подгибались. “Да вот же ж черт, да почему монстры такие проницательные? Вот я идиотка, дура, сумасшедшая!” — в голове началось настоящее цунами скомканных мыслей и паники, сбивая дыхание и заставляя дрожать не только от холода, но и от нервного напряжения.
— Давай, отвечай, Лайма, — ее развернули, но глаза не открыли, с силой сдавив вектором талию, отчего немного сперло и без того перехватившее дыхание.
— Черт. Да! Глупо отрицать то, что для тебя очевидно…
Повисла тишина, распаляющая нервы, раскаляя их добела, выворачивая наружу каждый, и переворачивая душу в неистовом, бурлящем потоке эмоций, с которыми уже не было сил справиться, потому проще было выпустить их метаться в бешеном водовороте, в поисках верного направления, снося внутренние барьеры. Делая оправданными бессонные ночи, тоскливые взгляды, ожидание, полное томной тяжести, неудовлетворенной страсти, словно давно точащего изнутри голода… Все это стало таким логичным и правильным, но от этого не менее сложным, ища сосуд, который хотелось наполнить до краев.
— Ммм, Лайма, какие… эмоции, это… правильный ответ, — ей очень медленно прошептали в самые губы, желанным, стихшим голосом, наполнившимся чем-то новым, сводящим с ума настолько, насколько это вообще было возможно, — я согрею… тебя… позволь…
Его голос необычайно множился, шипел и пронзал до самых подушечек пальцев, таким необычным он был, прося разрешения, полнясь невыраженной эмоцией, которая вот-вот сорвет барьер и вольется в нее чем-то совершенным, расплавляющим каждую клеточку тела и разума, стоит только позволить…