Видите ли, по правде говоря, я без ума от женщин.
Знаю, знаю. После всего, что я наговорил, вам трудно будет в это поверить, и все-таки это чистая правда. Вы должны понять, что тревогу я испытывал только тогда, когда они касались меня пальцами или прижимались ко мне всем телом.
Но если они пребывали на безопасном расстоянии, я мог часами смотреть на них с тем особым восторгом, какой вы и сами могли испытывать, глядя на существо, до которого никогда не решились бы дотронуться,— на осьминога, к примеру, или на длинную ядовитую змею. Я любовался тем, какой гладкой и белой выглядит не прикрытая рукавом рука, голая, точно очищенный банан. Я мог прийти в крайнее возбуждение, наблюдая только за тем, как идет по комнате девушка в облегающем платье; особое наслаждение я получал, любуясь сзади парой ног, если туфли были на высоких каблуках — ах, этот упоительный вид напряженных мышц под коленками, тогда как сами ноги такие упругие, точно сделаны из крепкого эластика, растянутого почти до точки разрыва. Сидя летними днями у окна в гостиной леди Бердуэлл, я то и дело бросал взгляд поверх чайной чашки на плавательный бассейн и приходил в неописуемое волнение при виде полоски загорелого живота, выпирающей между верхом и низом двухпредметного купального костюма.
В подобных мыслях нет ничего дурного. Время от времени они возникают у каждого мужчины. Но у меня они вызывали жуткое чувство вины. Неужели именно я, то и дело спрашивал я себя, невольно несу ответственность за то, с каким вызывающим бесстыдством держатся теперь все эти дамы? Неужели лучик у меня в глазах (с которым я ничего не могу поделать) неизменно пробуждает в них страсть и подбивает на подобные выходки? Неужели стоит мне взглянуть в их сторону, как я бессознательно подаю им то, что иногда зовется «зазывным знаком»?
А может, их отвратное поведение изначально свойственно самой женской природе?
Я имел достаточно ясное представление о том, как ответить на этот вопрос, но мне этого было мало. Дело в том, что я был наделен совестью, которую не могли успокоить никакие догадки; она требовала доказательств. Я просто должен был разобраться в том, кто именно в данном случае является виновной стороной — я или они, и с этой целью я решил провести несложный опыт собственного изобретения. Опыт с крысами Снеллинга.
Примерно за год до описываемых событий у меня вышли небольшие неприятности с несносным мальчишкой-певчим по имени Белли Снеллинг. Три воскресенья подряд этот юнец таскал с собой в церковь парочку белых крыс и выпускал их на пол во время моей проповеди. В конце концов я конфисковал животных и отнес их домой в сарай на краю сада приходского священника, где и посадил в коробку. Только из гуманных соображений я и в дальнейшем не прекращал их кормить, и в результате, хотя и без всякого потворства с моей стороны, эти твари начали очень быстро размножаться. Двое превратились в пятерых, а пятеро — в дюжину.
Именно в этот момент я и решил использовать их в научных целях. Количество самцов и самок было равным — по шесть, и поэтому условия представлялись мне идеальными.
Сначала я разделил их по половому признаку и оставил в таком состоянии на целых три недели. Крыса, надо сказать, животное весьма похотливое, и любой зоолог подтвердит, что такой период разобщения для них непомерно велик. Грубо говоря, для крысы неделя принудительного безбрачия равняется примерно году жизни в подобном режиме для кого-нибудь вроде мисс Элпинстоун или мисс Прэттли; отсюда видно, что условия эксперимента весьма точно воспроизводили действительность.
Когда три недели подошли к концу, я взял большой ящик с перегородкой посередине и поместил в одну половину самок, а в другую — самцов. Перегородка состояла всего лишь из трех жил оголенного провода, однако по этим жилам был пропущен сильный электрический ток.
Чтобы придать происходящему оттенок реальности, каждую самку я нарек именем. Самая крупная, имевшая к тому же самые длинные усики, стала зваться мисс Элпинстоун. Крыса с коротким толстым хвостом получила имя мисс Прэттли. Самая маленькая — мисс Анвин, и так далее. Самцы, все шестеро, были МНОЮ.