— Вы не боитесь уколоться?
— Мистер Шеперд, если бы женщины боялись спиц так же, как мужчины, человечество ходило бы голым.
То, что произошло в Вашингтоне, было возмутительно. И все-таки по большей части жизнь — обмен любезностями на узком мосту, повисшем над пропастью злодейства.
— Смотрите, вон Грандфазер-маунтин. Правда, похоже, будто старик лежит на земле?
— Вы не замерзли? Можем остановиться и достать из багажника плед.
— Нет, спасибо, у меня кровь горячая.
— Нам повезло, что сейчас холодно. На крутых подъемах и спусках этот «родстер» здорово перегревается.
— Что вы говорите!
Изредка по пути попадались величественные гостиницы, обшитые белеными досками; на верандах виднелись лишь пустые кресла-качалки. В сумерках дома заливал желтый свет. Один раз, когда мы проезжали мимо крыльца, чернокожий слуга в красной ливрее как раз зажигал фонари, с трудом дотягиваясь до них через головы элегантно одетых мужчин, которые сидели и курили сигары. Вот они, кастовые различия. Молчание нарушила миссис Браун:
— Синий дикобраз. Так вполне могла называться одна из картин с выставки.
— Да. Например, «Синий дикобраз прыгает в пустоту».
— Должна признаться, что я поняла смысл не всех картин. Если честно, мистер Шеперд, я никогда не видела ничего подобного. Но я глубоко признательна вам за это.
— Я бы не поехал, если бы вы не предложили меня сопровождать. Так что это я вам признателен.
— Нет, я имею в виду — за все. За картины, за столицу нашей родины. За то, что удалось побывать в здании, где собирается Конгресс.
— Разве вы никогда не были в Вашингтоне?
— Я впервые выбралась за пределы округа Банком.
— Правда?
— Да, сэр. Еще девочкой я читала «Нэшнл джиогрэфик». Мои сестры подтвердили бы вам, что я тосковала по путешествиям, как лошадь, не знавшая узды. Но я и представить себе не могла, что однажды моя мечта осуществится.
— Миссис Браун, вы меня пристыдили. В мою дверь стучится целый мир, а мне хочется лишь одного — сидеть дома.
— Удивительно, — деликатно ответила она, вывязывая крошечный носок.
— Между прочим, вы разбираетесь в жизни лучше, чем большинство этих конгрессменов. Им подавай только Нормана Рокуэлла[199] да мускулистые скульптуры коней, а нового ничего не надо.
— И все равно это не повод, чтобы так разоряться. Отчего они рассердились?
— Вероятно, от страха. Попали в чужую стихию; так думает Том. Они рассчитывали, что придут в галерею и встретят там старых друзей, а их поджидали незнакомцы. Раны красок и сюрреализм. Это их смутило.
— Да, но они не смущаясь объявили картины «антиамериканскими»! Вот чего я не могу понять. Если их написал американец, значит, они американские, так ведь?
— Нет, если верить мистеру Рэнкину и Конгрессу.
И Трумэну: «Если это искусство, то я готтентот». Другие объявили выставку «пошлостью», «бесстыдством», «безумием» и «слащавым пацифизмом». Как ни смешно, договорились даже до «сталинизма» — и это конгрессмены, которые не хуже Сталина душат творческие порывы художников! Выставка перепугала их до смерти. На специальном заседании ее разнесли в пух и прах.
— Надо было забрать Тома с этого унизительного собрания.
— Бедняга, он так старался. Он очень переживает, да?
— Том Кадди относится к этим картинам как вы к своим племянникам, уж поверьте. Если бы умел, он бы связал Уинслоу Хомеру[200] носки. Я это в нем заметил еще по гражданской службе. Переправлять картины и скульптуры в безопасное место — в этом для Тома и заключалась «Америка прекрасная»[201]. И патриотизм.
— Что ж, Бог в помощь.
Аминь. Теперь же Тому пришлось выслушать заявление Конгресса, будто несчастные холсты и краски представляют опасность для всего западного мира. Наши лучшие художники — угроза. Одного даже осудили за то, что он уговорил Рузвельта прийти на помощь Советскому Союзу и Великобритании, после того как Гитлер напал на Россию. Хотя Рузвельт так и поступил.
Звон вязальных спиц, шорох шин по прелой листве. В ромбе пространства внутри автомобиля на удивление спокойно, точно в домике, несущемся сквозь тоннель темноты. Миссис Браун довязала носок и снова заговорила:
— Не все картины было трудно понять. Встречались и очень простые. Мне показалось, что сильнее всего публику разозлили те, на которых изображены кладбища и многоквартирные дома. Гораздо больше других, похожих на брызги красок.
200
201