— Не совсем. — И неожиданно улыбнулся какой-то удивительной, почти детской улыбкой. — Я родился в Люксембурге. Я тоже, можно сказать, иммигрант. — Он говорил о Люксембурге, словно о потерянном рае, тогда как для большинства людей это крошечная, заурядная, ничем не примечательная страна, — по сути, даже и не страна, а просто набор чисто символических учреждений, разбросанных среди садов и парков, — почтовых ящиков для фирм, стремящихся уйти от налогов.
Оказалось, Руди был инспектором полиции и жил теперь в Брюсселе. За ужином он с горечью рассказывал мне об этом городе. Уровень преступности там был ужасающий; все чаще и чаще группы хулиганствующей молодежи нападали на прохожих среди бела дня, в оживленных торговых центрах. А про ночное время и говорить нечего; женщины давно уже перестали одни выходить на улицу после захода солнца. Мусульманский экстремизм принял угрожающие масштабы; Брюссель наряду с Лондоном превратился в гнездо террористов. На улицах и площадях попадается все больше женщин с закрытыми лицами. В довершение всего обострился конфликт между фламандцами и валлонами; партия «Фламандский блок» могла вот-вот прийти к власти. Он говорил о столице Европейского союза как о городе, где назревает гражданская война.
С личной жизнью дело обстояло не лучше. Когда-то у него была жена, марокканка, но пять лет назад они расстались. Она вернулась в Марокко, забрав детей; больше он их не видел. В общем, как мне показалось, в своей жизни Руди приближался к полной человеческой катастрофе.
Что привело его на Лансароте? Чувство неуверенности, потребность в отдыхе, напористая девица из турагентства: короче говоря, классический сценарий.
— Так или иначе, но французы презирают бельгийцев, — сказал он в заключение, — и, что хуже всего, они правы. Бельгия — загнивающая, нелепая страна, страна, которой вообще не должно быть на свете.
— Мы можем взять напрокат машину… — предложил я, чтобы разрядить обстановку.
Похоже, мое предложение его удивило; я заговорил с воодушевлением. На острове были по-настоящему красивые виды; мы могли заметить это во время экскурсии в Тиманфайю. Конечно, сами жители Лансароте не обращали внимания на красоты родного края; но в этом отношении они походили на большинство туземцев. В остальном же это были странные существа. Малорослые, робкие, печальные, они вели себя со сдержанным достоинством; они не имели ничего общего с типом жизнерадостного обитателя Средиземноморья, который так привлекает норвежских или голландских туристок. Казалось, эта печаль у них — с незапамятных времен; из книги Фернандо Аррабаля о Лансароте я узнал, что у доисторических жителей острова никогда не возникала мысль выйти в море; все, что находилось вне родных берегов, представлялось им пагубной ловушкой. Разумеется, они не могли не видеть огней, светившихся на ближних островах; но им ни разу не захотелось узнать, зажжены ли эти огни человеческими существами и если да, то похожи ли эти люди на них. Они полагали, что вершина мудрости — воздерживаться от любых контактов. Таким образом, история Лансароте от глубокой древности до недавних времен была историей абсолютной изоляции; впрочем, от этой истории не сохранилось ничего, кроме отрывочных сведений, записанных испанскими священниками, которые расспрашивали местных жителей перед тем, как благословить их полное истребление. Впоследствии этот недостаток информации послужил импульсом к возникновению различных мифов о происхождении Атлантиды.
Я заметил, что Руди меня не слушает: он допивал вино из своего бокала, то ли опьянев, то ли погрузившись в раздумья. Правда, я отклонился от темы. Жители Лансароте, продолжал я с воодушевлением, в своем отношении к красоте не отличаются от всех прочих туземцев. Совершенно нечувствительный к окружающему великолепию, туземец обычно озабочен тем, как бы все это изгадить, — к огорчению туриста, существа чувствительного, стремящегося к счастью. Узнав от туриста о красоте родной природы, туземец обретает способность замечать и охранять эту красоту, а также налаживать ее коммерческую эксплуатацию в форме экскурсий. Однако на Лансароте этот процесс еще только начинается; поэтому не стоит удивляться, что отель предлагает только три экскурсии. Так отчего бы не взять машину напрокат? И не осмотреть самостоятельно все эти лунные (или, как утверждают в турагентстве, марсианские) пейзажи? Нет, наш отдых не кончился, на самом деле, он только начинается.
Руди откликнулся на это предложение немедленно, с готовностью, какой я от него не ожидал. На следующее утро мы зашли в агентство по аренде автомобилей и взяли на три дня «субару». Теперь надо было выбрать маршрут. Я запасся картой.
глава 6
— В Тегуисе есть рынок… — нерешительно предложил Руди. — Мне надо что-нибудь привезти племянницам.
Я с упреком взглянул на него. Я хорошо представлял себе этот рынок, все эти лавчонки с кучами аляповатых ремесленных поделок. Впрочем, ладно: рынок был по дороге в Плайя-де-Фамара, где находился, бесспорно, лучший из всех пляжей Лансароте: так, по крайней мере, говорилось в буклетах, которые давали нам в отеле.
Прямая как стрела дорога в Тегуисе пролегала через пустыню, усеянную попеременно то черными, то красными, то охряно-желтыми камнями. На совершенно плоской местности возвышались одни лишь вулканы; в этих громадах, видневшихся вдали, было что-то необъяснимо успокаивающее. Дорога была безлюдна, мы ехали, не произнося ни слова. Будто в каком-то фантастическом вестерне.
В Тегуисе мне удалось припарковаться возле главной площади, и я уселся за столик на террасе кафе, предоставив Руди одному прогуливаться среди лавчонок. Продавали там главным образом плетеные корзинки, керамику и тимплес — маленькие четырехструнные гитары, которыми, опять-таки по утверждению рекламного буклета из отеля, славится Лансароте. Я был почти уверен, что Руди купит своим племянницам тимплес; я бы на его месте сделал именно это. Но интереснее всего на этом рынке были не товары, а покупатели. Там не попадалось ни наглых типов в бейсболках ФРАМ, ни туристов из Оверни. Толпа, теснившаяся у прилавков, состояла в основном из шлюх в стиле «техно» и шикарных хиппи; казалось, что находишься на Гоа или на Бали, а не на испанском острове, затерянном посреди Атлантики. К тому же большинство кафе на рыночной площади предлагали недорого e-mail и доступ к Интернету. За соседним столиком сидел бородатый верзила в белом льняном костюме и изучал «Бхагават-Гиту». Рюкзаку него тоже был белый, с надписью: «IMMEDIATE ENLIGHTMENT — INFINITE LIBERATION — ETERNAL LIGHT».[9] Я заказал салат с осьминогами и пиво. Какой-то молодой парень с длинными волосами, в белой майке с многоцветной звездой подошел ко мне с пачкой брошюр. «No, thanks», — торопливо сказал я. К моему удивлению, он ответил по-французски: «Это бесплатно, месье. Занимательный тест, который поможет вам раскрыть свойства вашей личности». Я взял у него брошюрку. Вечный Свет, поглощенный чтением, высокомерно отверг ее. Человек десять ходили по площади, раздавая эти брошюрки.
Вам сразу объясняли, что к чему, — на первой странице крупными буквами было напечатано: «АЗРАИЛИТСКАЯ РЕЛИГИЯ». Я уже слышал об этой секте: во главе ее стоял некий Филипп Лебёф, бывший репортер, писавший о скачках в провинциальной газете, — если не ошибаюсь, в клермон-ферранской «Горе». В 1973 году во время экскурсии в кратер потухшего вулкана Пюи-де-Дом он встретился с инопланетянами. Они сказали, что их следует называть «анаким»; когда-то, миллионы лет тому назад, они создали в лаборатории род человеческий и с тех пор издали наблюдали за эволюцией своих созданий. Разумеется, они передали Филиппу Лебёфу свое послание. Он бросил писать заметки о конном спорте, принял имя Азраил и основал движение азраилитов. Одной из возложенных на него миссий было строительство резиденции, в которой смогли бы остановиться анаким, когда они в следующий раз посетят Землю. Этим мои познания исчерпывались; кроме того, я знал, что эта секта считается опасной и за ее деятельностью пристально наблюдают.