Лица коснулась ладонь, а руке вдруг стало холодно, когда укрывавшие ее сверху пальцы исчезли. Юра приоткрыл один глаз, не сразу в темноте, несмотря на свет от экрана сбоку, поняв, что к чему.
Отабек неспешно погладил его щеку, тронул пальцем кончик носа, обвел губы. Лицо у него было темное, так как, придвинувшись ближе, он совсем загородил собой экран телевизора, но все равно Юра прекрасно видел его блестящие глаза — чернющие, пропасть-пропасть, куда шагаешь по собственному желанию, еще и руки раскинуть в стороны хочется, — высокий лоб. И ресницы пушистые, как подведенные при таком свете. По спине что-то колко забегало, как слабый ток пустили по позвоночнику. И за горло будто схватили и сжали крепко, что Юра открыл рот и резко вдохнул.
— Ты… охренеть, — моргнув, сказал он, когда смог.
— Что я? — переспросил Отабек, продолжая путь указательным пальцем по юриному лицу.
Красивый. Просто звездец, выносите меня, подумал Юра. И вот это вот все мое? Мне? Даже в медаль первую верилось проще, чем в то, что судьба решила сверху наградить еще и человеком, в котором так прекрасно все сходилось и сочеталось, что больше и просить чего-то страшно — и так все есть. Чего еще хотеть-то можно?
Похоже, молчание его затянулось, так как Отабек нахмурился и чуть приподнял пальцами его подбородок.
— Юр?
— Ты красивый, — выдохнул Юра.
Вот так вот. Ему это столько раз говорили, что уже вериться перестало. Это были как настройки по умолчанию. Есть и есть. Сам Юра, глядя в зеркало, ничего такого в себе не видел, что могли бесконечно обсуждать его Ангелы или даже Лилия с Яковом. Эти двое пару раз устраивали просто разбор полетов, придумывая все новые и новые образы, пока Юра не пригрозил им, что забьется татуировками и выйдет на лед в одних трусах. И Отабек о красоте этой не раз говорил. И тысячи — показывал. Когда смотрел вот так вот — как в высоту сверху вниз заглядывал. Будто видел что-то, чего другие не замечали. Волосы любил так сгрести в кулак — небольно, но так, что аж по шее будто бисер прохладный и гладкий сыпался от мурашек — и отпустить, чтобы они легли на плечи. По щекам гладил и в глаза глядел — долго-долго, будто выискивал что. И трогал всегда так, словно боялся ненароком спалить дотла. Может, и не очень он был далек в своих опасениях от истины — сердце так бухало теперь в груди, что там жгло и дрожало все.
Отабек, вместо ответа, долго-долго на него смотрел, пока Юра не зажмурился и не попытался отвернуться от этого взгляда. Потом поцеловал — резко подался вперед и смял губами губы, как душу себе забрал. Юра, пытаясь унять дрожь в руках, которые вдруг стали какими-то ватными и чужими, будто не его совсем, обнял его за шею, приподнимаясь над подушкой. Потом отстранился, придвинулся еще ближе, лег под бок, уложив голову на чужую теплую грудь, подрагивающую от сбитого дыхания. Отабек придержал его руками, растер плечи, которые вдруг озябли под кондиционером, работавшим на полную мощность, чтобы прогнать душную и тяжелую токийскую жару.
Юра утонул в повисшем молчании. Мысли путались и то цеплялись друг за друга, то распадались, как сухой песок. И внутри все никак не утихало, потряхивало под ребрами.
— Значит, приедешь? — спросил Отабек, и Юра ухом, прижатым к его груди, почувствовал вибрацию от его негромкого голоса.
Он кивнул. От движения головой челка ссыпалась на лицо, и Отабек убрал ее пальцами, зачесал со лба назад, к собственному подбородку.
— Сходишь со мной к ней?
Вопрос прозвучал тихо, но почему-то Юре показалось, что от этих слов аж эхо от стен отскочило. А может, это все его собственные эмоции, которых вдруг стало так много, что девать некуда.
— К бабушке Заре? — хрипло переспросил он, не поднимая головы и утыкаясь носом Отабеку в солнечное сплетение.
— Да. Я не попал на годовщину, и… хотел съездить после возвращения. Если захочешь, подожду тебя, сходим вместе.
Юра моргнул, задев ресницами кожу Отабека. А ведь он и не смог тогда даже с бабой Зарой попрощаться. И вообще ничего не смог — облажался по полной программе. Не поддержал, как надо, хотя хотелось этого больше всего. А потом закрутилось-завертелось, и, к своему ужасному стыду, Юру больше заботило то, каково тогда было Отабеку, чем то, что умер такой замечательный, добрый и чуткий человек, как она. И за это тоже душила вина.
— Да, я хочу, — тихо выдохнул он.
— Хорошо. Возьмем тебе билеты, когда ты определишься с датами. И сходим, — Отабек погладил Юру по волосам.
— Спасибо.
— За что?
— Что разрешаешь мне пойти с тобой. Рядом побыть. Хоть и год прошел, но хоть как-то… исправить, — понимая, что совершенно не выражает тем самым то, что чувствует, произнес Юра. Где вообще способность нормально разговаривать, когда она так нужна?
— Юр, — рука Отабека перестала мягко путаться в прядях и замерла на макушке. — Ты что, себя винишь в чем-то?
— Ну, — Юра замялся, покосился на экран телевизора, где теперь показывали какой-то странный фильм. Что-то мельтешило туда-сюда, не разобрать. Зато виды были красивые. Токио, похоже. — Я же не смог. Ничего.
— Не ты не смог, а я, — твердо сказал Отабек. И все его мышцы под руками и головой Юры напряглись, стали, как каменные. — Я не принял твою помощь. И твое желание быть рядом. И теперь я очень жалею об этом.
— Почему жалеешь? — шепотом спросил Юра.
— Потому что я хотел, чтобы ты был рядом. Но не мог держать себя в руках и боялся тебя обидеть. Боялся, что ты увидишь то, что тебе не понравится… во мне. То, что тебя оттолкнет. Или сделает больно. Это было эгоистично.
Говорил, как приговор себе выносил.
Юра встрепенулся, хотел подняться, но Отабек не пустил, крепче обхватил руками.
— Ты не должен так больше думать, — сказал Юра. — Не надо. Разве ты виноват в том, что тебе больно? Или страшно? Ты же человек. Ты… ты сильный, я знаю. Но со мной… мне же ты можешь не врать. Не притворяться. Я пойму, обещаю.
— Я знаю, Юр, — сказав это, Отабек опустил одну руку на матрас, оперся на нее, сел повыше, втащив вместе с собой Юру, придерживая его за спину. — Прости, что я так сделал.
Юра выдохнул и высвободился из его объятий, поднялся, перекинул ногу через бедра Отабека и сел, положив руки на его плечи. Отабек молчал и смотрел на него внимательно и спокойно. С виду спокойно. Только ладони, легшие Юре на согнутые колени, подрагивали.
— Прекрати передо мной извиняться, — твердо сказал Юра. — Любой человек имеет право на срывы и на боль. И ты тут не исключение. И я хочу быть рядом, а не черт знает где. Не скрывай это от меня, хватит пытаться меня уберечь, я не стеклянный. Что бы ни случилось, говори. Не молчи и не прячься от меня. Пожалуйста.
Отабек отвел взгляд, посмотрел куда-то мимо Юры в темноту, до которой не добирался даже свет от экрана телевизора.
— Она меня одна понимала всегда так, как никто. И даже объяснять ничего не надо было. Всегда находила нужные слова. Ты прав, мне было плохо. И еще хуже оттого, что я пытался это сдерживать и скрывать, а, когда понял, что не получается, старался остаться один. Но одного я не учел, — пальцы Отабека сжали колени Юры, но взгляд так и был направлен в никуда. — Не учел того, что все изменилось, когда у меня появился ты. Если бы я позволил тебе приехать, возможно, Сара бы сейчас не вздрагивала каждый раз, когда о бабушке речь заходит. И не косилась бы на меня, как будто я сейчас опять что-то выкину. Юр, я больше не забуду о том, что ты тоже, как она, всегда знаешь, как и что сказать, чтобы стало легче. Может, ты этого даже не осознаешь, но это так. Да даже когда ты молчишь, а просто вот так… рядом… мне намного лучше. Что бы ни было, — Отабек все же перевел взгляд на Юру. Темный, напряженный, но все равно теплый.
Юра почувствовал, как дрожат собственные губы, и упрямо поджал их, говоря себе, что сейчас не время для его эмоций. Вот они — напротив. Нервы наружу, высказано все, как на духу. И боль настоящая, не чужая, а такая, которую даже примерять на себя не надо — она сама проникает, тянет в груди. И не сделаешь с ней ничего, потому что она не твоя, но ощущается всем нутром.