Конечно же, никто, кроме меня, не был повинен в том, что я валялся полупьяный у холма в одиночестве. Время шло, приближался момент, когда я либо оборву его ход совсем, либо заглохну в заплесневелой гавани, не желая ничего менять, окончательно убедив себя в том, что не был ты никому нужен, не нужен сейчас, да и не будешь уже никогда.
Стоп! Это потом! А сейчас я собрался с силами, поднялся с земли и поплелся к столу, где по железным объемистым кружкам разливалась новая порция водки.
... А как же плакала и как страдала Моя несчастная и старенькая мать Все из-за фраера, из-за шакала, Что деньги не хотел мне отдавать. Не прав он был, зачем в ответ ругался. Отдал бы бабки и остался б жить, Ночной дорогой дальше бы шатался. А так мне все ж пришлось его убить. Ментура схомутала нас скорее, Ну где понять тупоголовым тем козлам, Что деньги были мне в сто раз нужнее, Чем разным недобитым фраерам. А я хотел своей красавице-шалаве Такой подарок завтра же купить, Но бабки все остались в ресторане, Поставил корешам я выпить, закусить...
- Надоело, - резко заметил Володя невнятным голосом, так как уже успел принять столько, что не держался на ногах, чем забавлял всех, еще не упившихся до такой степени.
- Что надоело? - спросил Санек, вставивший кассету.
- Вот это самое. Куда ни кинь, всюду эти хриплые урки. Пацаны лет по тринадцать-четырнадцать слушают их и по молодости не соображают, что это всего лишь песня. Теперь для них убить человека - дело плевое.
Володин язык ворочался с трудом, но вполне разборчиво.
- О чем эта песня? - спросил Санек.
- О воровской идее, - вставил я и начал собирать мысли, как пацаны соседнего двора, которым бы еще красные галстуки по возрасту носить, на вопрос корреспондентки областного радио: "Почему вы не хотите записываться в судомодельный клуб?" рассудительно ответили: "А нам не нужен такой клуб, нам бы в воровской клуб записаться". А затем самый смышленый из них горячо доказывал, что настоящие воры только на пользу простым людям. Но мои слова, как обычно, остались без всякого внимания.
- Об урках, чтоб им пусто было, - буркнул Володя.
Хрипловато-наглый голосок продолжал тоскливо вещать про свою искалеченную судьбу, про Леху, которому воткнули в спину нож, про девушку, которая предпочла жалкого фраера вместо крутого мужика, и про то, что пришлось с ней сделать.
- А ведь это не про урок песня, - заметил Санек. - Она про дружбу, про жизнь, где надо держаться вместе, про предательство и про ошибки, за которые надо платить. Так было всегда.
- А что, при этом надо называть всех ментами и козлами? - речь Володи текла все медленнее.
- Ты разве сам никогда не рассказывал анекдотов про ментов? - спросил Санек. - Да к черту их, не стоят они этого.
- Не согласен! - заявил Володя и повалился на землю.
- Иди спать! Упился уже до невозможности, - ткнула Володю в бок его жена. - Всегда с ним так.
- И ничего не упился, - Володя поднялся на четвереньки, затем ухватился за ствол сосны, подтянулся, встал и чуть не упал снова.
- Пойдем, горе мое, - вздохнула Лена и повела его к дому. Спор затих сам собой, оставив Саньку победителем.
- И все равно не согласен, - донеслось из темноты. Но заплетающийся голос только подчеркнул триумф Санька. К счастью, он отправился покурить, а я тут же выключил ненавистную кассету и спрятал ее под коробку от магнитофона с тем, чтобы мастера блатных песен разыскали не ранее, чем завтра.
Я-то ведь стопроцентно был на стороне Володи. Теперь куда ни кинь, из любого киоска доносится: "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла", "Ах, червончики, мои червончики", "Водки съем бутылочку, взгромозжусь на милочку, а потом в парилочку, твою мать", "Эх, мальчики, да вы налетчики", "Я - жиган московский, я - жиган азовский... Девочки вздыхают, лезут мне в штаны". Словно липкая грязь, льется музыка, а мы незаметно вбираем в себя прелести воровской романтики. И народ уже делится при общении не тем, что придумал или совершил, а как ловко удалось схитрить, увильнуть, обмануть, украсть. Вполне обычные дела нашей многотрудной жизни. Но стоит произойти чему-нибудь неприятному лично с нами, как мы начинаем кричать: "Ах, ах, с меня на улице шапку сняли.
Ах, ах, как у нас преступность выросла!" А кто снял? Не "менты поганые" сняли, а те же самые "мальчики-налетчики", безвинно страдающие от "мусоров". И подпевая в такт хриплому голосу из магнитофона, непременно надо помнить, что лохи и фраера - не те два посторонних мужика с вениками, идущие в баню, а мы с Вами. Собака лает на нас, потому что в соответствии с законами новой жизни, фраеров не только можно, но и обязательно нужно доить, чтобы потом в шикарных, ультрадорогих ресторанах с любвеобильными девочками хвастаться новыми "трудовыми успехами".
Тогда почему я оставил Санька победителем? Почему не высказался веско и убедительно? Не хотелось присоединяться к партии перебравшего норму Володи? А может, опять проклюнулась та самая, поганая идейка: "Ну почему я? Пусть кто-нибудь другой сначала. А мы уж после. Мы потом".
Да ведь уже некуда после. Так что оправдания не принимаются. Я опять не осмелился высунуться из толпы. Снова остался в стороне. Ну мог ли я уважать себя после этого? Конечно, мог, поскольку знал и положительные свои стороны.
Хотя и гораздо меньше уважать, чем хотелось бы. А кто-нибудь другой? Вряд ли.
И тут опять виноват один я. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
Тем временем кружки снова наполнились.
- Тост, тост, Серега, - требовала мужская часть общества.
- Ну, пожалуйста, - просили девушки.
Серега - душа общества - высоко поднял свою кружку. Взволнованная аудитория утихла.
- Южная ночь, - начал он. - Пальмы. Луна. Гостиница. Кровать. Обаятельный мужчина и привлекательная женщина.
Серега выдержал паузу и продолжил:
- И следующая ночь. Снова те же пальмы, та же гостиница, та же кровать, тот же мужчина. Но совершенно другая женщина.