Пятно свежей краски ожидало ее у подножия лестницы. Ее рука, державшая металлическую коробку, вспотела. Пульс участился, и она поспешно уселась на диван, чтобы открыть первое письмо.
Июнь 1944
Дорогая Грейси,
я боюсь, что не знаю, куда меня заведет эта война. Я боюсь темного неведомого, которое таится вдалеке и держит нас в плену – если не наши тела, то наши сердца. Мысли о тебе помогают мне двигаться вперед, заставляют забыть об отчаянии, терзающем нас всех. До нашей встречи я был живым, но пустым. С того самого момента, когда я увидел тебя, у меня не было сомнения, что ты была всем, о чем мечтало мое сердце. Мои мысли постоянно возвращаются к тому дню. Вы с Сарой гуляли в парке. Твои золотые волосы трепал легкий ветерок. Твое белое летнее платье колыхалось на ветру, и когда ты рассмеялась, весь мир ожил. Мне отчаянно хотелось подойти и заговорить с тобой. Но я не осмелился. Я думал – вдруг ты лишь игра моего воображения и, если я приближусь к тебе, ты растаешь, как туман холодным утром. Я смотрел, как ты уходила, и чувствовал, что мое сердце уходит вслед за тобой. Я долго стоял, глядя на горизонт и надеясь, что ты снова появишься из-за холма. Но ты не появилась.
Грейси, из всех страданий, которые выпали на мою долю, самое ужасное, самое мучительное – разлука с тобой. Но знай, за один день, проведенный с тобой, я вынес бы тысячу дней таких мучений. И я верю, что наступит время, когда мы будем гулять вместе по берегу океана, наблюдая рассвет и закат солнца. Нас будет соединять закон. В последнем письме ты сказала, что твоя мать очень довольна моим решением вступить в армию. Я молюсь, чтобы это было так. Я не хочу быть с ней в разладе. У нее есть только ты и Сара. Конечно, она хочет для тебя всего самого лучшего. Я знаю, что тебя огорчило мое решение, но это единственный путь.
Я вернусь к тебе.
И даю тебе обещание: мое возвращение мы будем праздновать целую вечность. Мы будем прославлять жизнь и любовь, и ничто никогда снова не разлучит нас. Молись за меня, Грейси.
И передай мою любовь Саре.
Эдриэнн шумно выдохнула. Все еще держа письмо в руках, она посмотрела в дальний темный угол зала. Она смотрела в пустоту, неспособная сфокусировать взгляд. Она могла только чувствовать. Каково это – получить такое письмо? Обожал ли кто-нибудь тебя так, что готов был умереть тысячу раз за один день с тобой? Она не могла этого представить. Их с Эриком любовь обернулась для нее одинокой дорогой, а его сделала эгоцентричным диктатором.
Кончики пальцев, прикасаясь к письму, посылали непонятные сигналы ее нервным окончаниям, сильные и незнакомые. Они ласкали ее отчаявшееся сердце, позволяя ей мечтать. И надеяться.
Сверкнула молния, и Эдриэнн подпрыгнула. Гостиная осветилась, словно вспышка гигантской камеры сфотографировала ее, державшую письмо до того интимное, что она чувствовала себя так, словно, находясь в собственном доме, вторглась в чужую жизнь. Эдриэнн прижала выцветший листок бумаги к сердцу, словно пытаясь впитать все прочитанное. Другой рукой она дотронулась до поржавевшего металлического ящика, служившего домом этому письму, скорее всего, дольше, чем она жила на свете. За окнами продолжала бушевать буря.
Она поднесла конверт поближе к керосиновой лампе. В первый раз после того, как она купила этот полуразвалившийся викторианский дом, она была благодарна проблемам с электричеством. Без них она никогда не нашла бы эти письма.
Но тем не менее она добавила звонок электрику в список дел, все растущий.
Эдриэнн стала внимательно разглядывать конверт.
С годами он стал серым, но имена и адреса можно было прочитать, и дата была пропечатана четко. Тысяча девятьсот сорок четвертый год. Значит, это было во Вторую мировую войну. Когда она прочитала адрес, у нее перехватило дыхание. Ее дом номер 722 на Хидден-Бич-Роуд. И имена: Грейс Чендлер от Уильяма Брайанта.
Рев океана на мгновение привлек ее внимание. Она притихла, прислушиваясь к разъяренному шуму воды и шороху пальмовых листьев о стену дома. Эдриэнн поставила коробку на деревянный кофейный столик и откинулась на спинку дивана.
Сколько раз она залезала на чердак и стучала по этому выключателю, не зная о коробке, лежавшей на балке? Если бы не пауки и ее умение виртуозно обращаться с метлой, коробка все еще лежала бы там, надежно спрятанная от любопытных глаз; коробка со старомодной чернильной ручкой, черно-белой фотографией и, наконец, стопкой писем, перевязанных выцветшей лавандовой лентой.