Паллас спросил, не хочу ли я посмотреть логово волчицы, и я сказала: еще бы, конечно! И он повел меня в какую-то пещеру, которая называлась Луперкал [13] и находилась совсем близко от их селения. По словам Палласа, там находилось святилище бога Пана – так греки называют нашего праотца Фавна [14]. Так или иначе, поселенцы оставили эту волчицу и ее выводок в покое, что было весьма мудро, и она тоже не доставляла им ни малейшего беспокойства. Она даже собак их никогда не трогала, хотя волки собак просто ненавидят. В этих лесистых холмах добычи у нее хватало – олени водились там в изобилии. Но весной волчица порой все же резала ягненка. Впрочем, греки считали это чем-то вроде жертвоприношения, и если все ягнята в отаре оставались целы, то в жертву волчице приносили собаку. Волк, отец ее волчат, куда-то пропал еще прошлой зимой.
Возможно, мы, двое детей, приняли не самое разумное решение, остановившись у входа в волчье логово, ведь волчица была там, внутри, с маленькими волчатами. В пещере было темно и сильно пахло зверем. И стояла полная тишина. Но когда глаза мои немного привыкли к темноте, я увидела напротив два маленьких неподвижных огонька – глаза волчицы. Она стояла, как бы отгораживая от нас своих детенышей.
Мы с Палласом медленно попятились назад, не сводя глаз с этих огоньков. Уходить мне не хотелось, хотя я понимала, что надо уйти, и поскорее. Наконец я повернулась и последовала за Палласом, но шла очень медленно и все время оглядывалась – я надеялась, что вдруг волчица все-таки выйдет из пещеры и будет стоять у входа, напряженно выпрямившись, гордая и свирепая лесная царица, любящая мать.
В тот раз я впервые поняла, что мой отец – куда более могущественный правитель, чем Эвандр. А чуть позднее я узнала, что Латин – самый могущественный из царей тогдашнего Запада, хотя даже он был всего лишь жалким царьком в сравнении с великим Августом, который должен был в далеком будущем появиться в этих краях. Задолго до того, как я родилась, мой отец создал свое государство, существенно расширив его за счет ведения войн и стойко защищая границы своих владений. За все время, пока я росла, не случилось ни одной войны, достойной внимания. Это был долгий период мира. Разумеется, бывали междоусобицы, да и крестьяне дрались между собой, возникали и отдельные столкновения на границах. Мы ведь довольно грубый народ, как у нас, на Западе, говорят, дети дуба [15]; нрав у нас горячий, оружие всегда под рукой. Моему отцу вечно приходилось вмешиваться, улаживать очередную ссору между селянами, которая зашла слишком далеко или грозила превратиться в настоящую войну. Постоянной армии у отца не было. Марс живет на пахотных полях и межах между ними [16]. Если случалась беда, Латин призывал своих крестьян, и они приходили к нему со своих полей и пастбищ, вооруженные старыми бронзовыми мечами и кожаными щитами, принадлежавшими их отцам и дедам, и готовые насмерть биться за своего царя. Но, уладив очередную неприятность, они снова возвращались на свои поля, а он – в свой дворец.
Царский дворец, регия, считался главным святилищем города, ибо предки нашей семьи и наши домашние боги, пенаты и лары, охраняли не только регию, но и всех жителей Лация. Латины приходили сюда со всех концов страны, чтобы поклониться этим богам-хранителям и принести им жертву, а заодно и попировать с царем. Наш дворец был виден издалека; окруженный высокими деревьями, он возвышался над всеми стенами, башнями и крышами города.
А стены нашего города Лаврента были высоки и мощны, поскольку он был построен не на вершине холма, как большая часть городов, а посреди плодородной равнины, полого спускавшейся к лагунам на песчаном морском берегу. Вокруг простирались пахотные поля и пастбища, начинавшиеся сразу за крепостным рвом и земляным валом, а перед городскими воротами было просторное поле, ристалище, где упражнялись атлеты, где обучали верховых лошадей и устраивали всевозможные соревнования. Но стоило войти в ворота Лаврента, и после жаркого солнца и иссушающего ветра вы оказывались в глубокой благодатной тени, ибо наш город являл собой как бы огромную рощу, почти что лес. Каждый дом был окружен дубами, фиговыми деревьями, вязами, гибкими тополями и зарослями лавра. Узкие улицы тоже были зелеными и тенистыми. Самая широкая улица вела к царскому дворцу, просторному, высокому зданию, особое величие которому придавали сто колонн из кедровых стволов.
Справа и слева от входа вдоль верхнего края стены тянулся выступ, где красовались резные фигуры, созданные и подаренные царю одним ссыльным этруском. Это были изображения наших великих духов и прародителей – двуликого Януса, Итала, Сабина, прадедушки Пика [17], который, правда, потом превратился в красноголового дятла, но его статуя в застывшей резной тоге со священным посохом и щитом в руках по-прежнему находилась в двойном ряду мрачноватых фигурок из потрескавшегося и почерневшего кедра. Небольшие эти фигурки были единственными в Лавренте изображениями богов в человеческом обличье, если не считать маленьких глиняных пенатов, и всегда наполняли мою детскую душу страхом. И я часто закрывала глаза, пробегая мимо, чтобы не видеть их длинных темных ликов с неподвижными открытыми глазами, их боевых топоров и украшенных гребнями шлемов, их копий и дротиков; не хотелось смотреть мне и всевозможные военные трофеи – запоры от городских ворот, носовые украшения судов и т.п., – развешанные на стенах коридора, ведущего в атрий, главное помещение нашего дома, просторное, темноватое, с низким потолком, в центре которого имелось отверстие, и в него было видно небо. Налево от атрия помещались зал советов и пиршественный зал, куда я в детстве заходила крайне редко, а дальше – царские покои; прямо перед входом был алтарь Весты, сразу за ним – кладовые со сводчатыми потолками и кирпичными стенами. Войдя в атрий, я сворачивала направо и пробегала мимо кухонь в просторный центральный двор, где под лавровым деревом, которое еще в юности посадил мой отец, бил фонтан; там в больших горшках росли лимонные деревца, душистый волчеягодник, чабрец, душица и эстрагон; там любили сидеть за работой наши женщины, там они пряли, вязали, мыли кувшины и миски в бассейне фонтана. Я, лавируя меж ними, пробегала через двор, затем по портику с колоннами из кедра и оказывалась в женской половине дома, самой лучшей его части.
Если я была достаточно осторожна, чтобы не привлечь внимания матери, то там мне бояться было нечего. Хотя порой – но это уже когда я начала превращаться в девушку – мать разговаривала со мной даже ласково. На женской половине многие женщины всем сердцем любили меня; были, впрочем, и такие, которые мне просто льстили; а еще там была старая Вестина, которая меня откровенно баловала, и девочки, с которыми я дружила и чувствовала себя в их обществе обыкновенной девчонкой, и малыши, с которыми я обожала играть… Но главное – как на мужской, так и на женской половине нашего дома, – я всегда чувствовала: это дом моего отца, а я его дочь.
Однако моей ближайшей подругой была не девочка из царского дворца, а младшая дочь скотовода Тирра, главного смотрителя царских стад. Его обширное хозяйство находилось примерно в четверти мили от городских ворот; помимо множества хозяйственных построек и загонов для скота, там был просторный сельский дом, построенный из камня и бревен и возвышавшийся среди сараев, амбаров и кладовых, точно пастух среди гусиного стада. Хлева, загоны для скота и пастбища начинались сразу за огородами и уходили вдаль, прячась среди невысоких, заросших дубами холмов. Здесь вечно кипела работа; люди трудились день и ночь; с другой стороны, если в горне на кузнице не горел огонь и оттуда не доносился перестук молотков или если на двор не пригоняли очередное стадо, чтобы кастрировать бычков или гнать животных на рынок, все здесь прямо-таки дышало глубоким покоем и тишиной. А мычание коров где-то в долине и неумолчное воркование голубей под крышей и горлинок в дубовых рощах служило неким приятным фоном, в котором словно тонули все прочие шумы и звуки. Я очень любила бывать в поместье Тирра.
13
Луперкал (от лат. lupus – «волк») – святилище волчицы. Луперкалии, «волчьи праздники» – праздники очищения и плодородия в Древнем Риме в честь бога Фавна, возможно связанные с обрядом инициации. Луперки – жрецы, отправлявшие эти обряды. Волк (иногда трехглавый) был одним из священных животных Марса, бога плодородия, земледелия и растительности, а также войны.
14
Фавн – древнеиталийский бог плодородия, покровитель скотоводства и земледелия, соответствовал греческому Пану. Считался сыном «дятла» Пика (бывшего одним из воплощений Марса) и отцом Латина. Занимался также предсказаниями.
15
Дуб считался воплощением Юпитера, древнеримского «царя богов». По мнению Дж. Фрейзера, Юпитер – дух дуба. Дуб посвящен также многим богам-громовержцам: Юпитеру, Зевсу, Тору, Перуну. С помощью дубовых поленьев поддерживался священный огонь в храме Весты.
16
Марс (а также Маворс, Мармор, Мармар, Марспитер) – один из древнейших богов Италии, был не только богом войны, но и богом плодородия. Марс входил в триаду богов, возглавлявших римский пантеон, – Юпитер, Марс и Квирин. Ему был посвящен март – первый месяц древнего календаря, когда совершался обряд изгнания зимы («старого Марса»). Марса считают также и богом дикой природы. Ему посвящены животные: дятел, конь, бык и волк. К Марсу обращались земледельцы с просьбой дать плодородие полям, здоровье семьям, рабам и скоту. К нему же взывали воины, отправляясь на войну, потрясая копьями и щитами.
17
Янус – древнеримское божество дверей и ворот, входов и выходов, изображавшееся двуликим (лики Януса обращены одновременно в прошлое и будущее), считался также древнейшим италийским царем. Итал – в римской мифологии царь сикулов, который, уйдя из Сицилии, поселился на реке Тибр и назвал эту страну Италия. Сабин – царь сабинов (или сабинян), италийского племени, жившего в Центральной Италии севернее Рима и занимавшегося в основном скотоводством.