Они пересаживают Американку, теперь она сидит спиной к движению, так они проезжают соседнюю деревню, где вся дорога — одни сплошные камни, изредка перемежаемые глубокими лужами. Теперь бабушка вопит без передыху. Если перенести эти вопли на нотную бумагу, тактовая черта не понадобится.
— Неуж им нельзя потише кричать! — увещает дядя Эрнст Американку. — Люди-то чего подумают?
— Им, им, — передразнивает Американка, — говорить толком не умеет! Словно я какая вендка.
Дядя, оказывается, должен говорить ей либо «вы», либо «ты», а кстати, почему бы людям и не послушать, какие она испытывает страдания. Эта болезнь в костях, про которую никто не знает, откуда она берется и как называется, в конце концов, тоже выделяет Американку из толпы заурядных больных.
За время пути бабка дважды приказывает остановиться. Мужчины снимают ее вместе с плетеным стулом и тащат подальше в кусты, после чего они должны отойти на почтительное расстояние и дожидаться, пока она не закричит на гамбургский лад: «Па-аднимай!»
Третья остановка происходит по вине шляпной булавки. Шляпная булавка в редких волосах бабки не знает толком, за что ей уцепиться, и от скуки впивается в бабкину кожу. Снять шляпу! Тете Маги наконец-то дозволено повязать Американке черный платок, но только чтоб не завязывать его под подбородком на сорбский манер, нет, сбоку, над ухом, чтобы выглядеть на испанский лад.
С отцовой матерью в дом вселяется человек, о котором мы поначалу не знаем, с чем его едят, то ли с перцем, то ли с солью, то ли с сахаром, но встающие за Лемановым сараем и заходящие за ветряной мельницей Заступайта дни, о которых мы воображаем, будто, приложенные один к другому, они образуют время, показывают нам, кого мы пустили в свой дом.
Американка повидала свет, восемь раз бороздила волны Атлантического океана, уцелела от бурь и морских змеев, одолела негров и индейцев, а теперь сидит у стены в нашей гостиной, при открытой двери, чтобы за вязанием спицами либо крючком и за разговорами видеть кухню и через нее — старую пекарню и всем распоряжаться.
Свои небольшие победы в скат отец отметил чрезмерным количеством пива, позднее утро, а он все еще нежится в постели и не желает вставать. Американка восседает на своем плетеном троне, длинные спицы, занятые изготовлением спинки, стукают и звякают, а бабка кричит отцу:
— Henry, go on![4]
Отец поворачивается спиной к бабке.
— Master must first out of bed in the morning, — выкликает Американка уже погромче.
Отец причмокивает и бурчит что-то невнятное, но ведь и бабкины слова мы тоже не поняли. Это значит, что хозяин всегда должен быть первым, поясняет бабка и добавляет, что таков главный принцип американцев, с помощью которого они продвигаются вперед и делают деньги.
Я завязно поправляю (почему надо говорить «развязно», почему раз в жизни нельзя сказать «завязно»?):
— Нет, хозяин должен быть первым — это история из нашей хрестоматии.
— Shut your face! — кричит Американка.
Я знаю, что это выговор и что мне предлагают закрыть рот. Этот выговор уже принят в семейный лексикон, и у моего дяди Эрнста он звучит следующим образом: «шетче фетче».
Ну, я, стало быть, и шетаю свой фейс, а отец радуется, что можно еще поспать.
Еще никто в нашей деревне до сих пор не выказывал желания забивать себе ноздри зеленой табачной пылью, но моя мать проводит в лавке опрос среди пивохлебов. Карле Наконц и Вильмко Краутциг готовы рискнуть. Мать заказывает двенадцать пачек нюхательного табака, и опять ей везет: ученики стеклодувов и шлифовальщиков не смеют курить за работой в присутствии мастера и потому переключают свои носы на потребление нюхательного табака, да и у некоторых мастеров оказываются охочие до табака носы, переселенцы из Южной Германии покупают у матери табак. А поскольку врачи постоянно твердят шахтерам, чтобы они не отравляли свои легкие табачным дымом в придачу к угольной пыли, некоторые из них тоже следуют примеру Карле Наконца и поставляют в кровь через слизистую оболочку носа ту дозу никотина, которая, как они полагают, им необходима.
Моя мать вытесняет из Босдома галстуки на резинке и вводит вместо них так называемые самовязы. Но, к сожалению, самовязы тоже не сами завязываются. Шахтерам нелегко заскорузлыми пальцами вывязывать узел из полоски шелка, однако, с другой стороны, время и мода требуют, чтобы на праздниках разных ферейнов они являлись перед босдомской общественностью в полном параде. И снова моя мать знает; как подсобить беде: в продажу поступили такие штучки из целлулоида, они похожи на белых стрекоз без головы. На этой целлулоидной стрекозе можно вдали от шеи и от зеркала в тишине и спокойствии вывязывать свой воскресный галстук, а потом подсунуть его под отложной воротник воскресной сорочки. Белые целлулоидные стрекозы весьма облегчают жизнь, как зубы Отхена Нагоркова, которые можно чистить водой и солью на расстоянии от собственного рта.