Что успел сделать Лавров за месяц пребывания в Вологде? Да почти ничего. Впрочем, нет. Перед самым выездом с разрешения губернатора в «Вологодских ведомостях» печатается письмо Лаврова в редакцию «К вопросу об антропологических исследованиях Вологодской губернии» — о важности собирания материалов по антропологии (ей предшествовали «Антропологические этюды», опубликованные в июньском номере «Современного обозрения»). Лавров призывал местную интеллигенцию начать антропологическое и археологическое изучение своего края, что будет важно «как для России, так и для науки вообще».
Еще успел Лавров сфотографироваться в фотографии A. П. Шевякова, родственника сблизившегося с Лавровым ссыльного Николая Иваницкого, отправленного вскоре в Тотьму. Получили эту карточку и в Петербурге, B. Г. Бенедиктов, увидев ее, заплакал…
3 октября прибыл Лавров на новое место жительства. («Пред Кадниковом Тотьма город живой и веселый», — скажет Петр Лаврович через полгода). Поселяется он в доме Снеткова на Дворянской улице. Одиночество становится еще чувствительнее, и Лавров глушит его усиленными занятиями. «Мысль — единственно дозволенное развлечение и утешение узника», — заметил однажды П. Н. Ткачев, обладавший серьезным опытом по этой частя: не раз сидел в Петропавловке. Ссыльный, конечно же, не заключенный, но уж больно одиноко — духовно — в Кадникове Лаврову. Одиночество будит мысль, а для публициста мыслить — значит писать. Впрочем, вопреки мнению жандармов и соглядатаев, книжным червем Лавров отнюдь не становится: встречается с гимназистами и семинаристами, которым дает переписывать свои работы, устраивает литературные вечера.
Правда, о многом мы можем только догадываться. Письма Лаврова к Н. А. Гернету полны каких-то, сейчас нам не очень ясных, намеков и указаний. Безусловно одно: помимо жизни явной, Лавров ведет еще и потайную жизнь, в которой немалую роль играет все та же Анна Павловна. В качестве передатчиков писем между Тотьмой и Кадниковом используются обычно лесные ревизоры. Да и с Вологдой у Лаврова налаживаются связи, тут ему особенно покровительствует чиновник канцелярии губернатора Н. В. Кедровский; от него Петр Лаврович получает иногда информацию, для ссыльно-поднадзорного вовсе не предназначенную.
Здоровье между тем становилось явно хуже. Начали мучить мигрени. 25 ноября Лавров пишет Гернету, что перед ним выбор: или несколько лет хорошей работы — и конец, или более длинный период литературной деятельности, вечно сдерживаемой, однако, заботой о здоровье… «Я предпочитаю первое в эту минуту. Все обстоятельства моей нынешней жизни и вся настоящая обстановка привели меня к тому убеждению, что так лучше и вероятнее получить лучшие результаты для себя и для других… Теперь же мне и нравственно невозможно отказаться временно от работы. И то работа идет гораздо хуже. Только что теперь кончаю статьи, которые давно бы уже покончил и отослал в другое время…»
Это, конечно, в первую очередь об «Исторических письмах» речь: под псевдонимом «П. Миртов» они печатаются в «Неделе», а в Петербурге идут переговоры — и Лавров в курсе этого — об их отдельном издании.
«Исторические письма» — произведение, находящееся как бы на слиянии различных линий научных интересов Лаврова. Разрабатывавшаяся им в 50—60-е годы антропология, практическая философия, в центре которой — цельная личность, стыкуется здесь с фундаментальными проблемами и темами философии истории: прогресс, цивилизация, идеал, государство и т. п. В этом смысле это произведение, пожалуй, самое главное в теоретическом творчестве Лаврова — является вместе с тем и одним из характернейших для социально-философской мысли России этого периода.
Сводя воедино основные элементы своей философско-социологической теории, Лавров делает еще один шаг в реализации своего глобального замысла по написанию всеобщей истории мысли как сердцевины истории человечества. Ранее высказанные им идеи о принципиальном различии явлений природных, где имеет место повторяемость, закономерность, но отсутствует, по мнению Лаврова, развитие, и явлений общественных, характеризующихся неповторимостью, здесь — резко подчеркиваются указанием, что только историю отличает развитие, прогресс; установление правильной перспективы исторических фактов, уяснение их смысла зависит от самого историка, от самого мыслителя. Отсюда и положение Лаврова о так называемом субъективном методе в социологии, отрицающее объективный материальный критерий при определении законов общественного развития. «Сознательно или бессознательно, человек прилагает ко всей истории человечества ту нравственную выработку, которой он сам достиг… Все… судят об истории субъективно, по своему взгляду на нравственные идеалы, да иначе и судить не могут… Нравственный идеал историка есть единственный светоч, способный придать перспективу истории в ее целом и в ее частностях». Соответственно идеалу, признаваемому «лучшими мыслителями» нового времени, прогресс в истории есть, согласно Лаврову, усиление сознательного элемента в жизни общества, или, говоря более пространно, «развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении», «воплощение в общественных формах истины и справедливости…», рост солидарности между людьми. Реально прогрессивное развитие общества выступает как процесс переработки «культуры» в «цивилизацию». Только «мысль есть единственный деятель, сообщающий человечное достоинство общественной культуре», превращающий ее в «цивилизацию». Поскольку «мысль реальна лишь в личности», постольку главной движущей силой истории являются критически мыслящие личности, то есть передовая интеллигенция.
Конечно, это положение Лаврова в философском отношении представляет собою идеализм. Но отнюдь не идеалистичны и во многом справедливы размышления Лаврова о том, что народ в России пока еще не принимался за историческое дело и что именно по действию наиболее «критически мыслящих личностей» (читай: революционеров) мы можем судить о характере и тенденциях развития той или иной эпохи как определенного этапа в истории «цивилизации». Вспомним слова В. И. Ленина: «Революционеры 61-го года остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение. На деле именно они были великими деятелями той эпохи, и, чем дальше мы отходим от нее, тем яснее нам их величие…»[8]
Конечно, идеалистическим является и представление Лаврова о социально-нравственном идеале как мериле исторического прогресса, о субъективном методе в социологии. Признавая это, видя в социальных идеалах теоретическое выражение задач и целей той суровой борьбы общественных классов, которая реально разворачивается в тот или иной период в обществе, постараемся, однако, не забыть, что сам этот пресловутый Лавровский субъективизм был направлен против обывательского безразличия к политике и позитивистского объективизма в науке.
Конечно же, формула Лаврова: история есть процесс переработки культуры мыслью — также идеалистична и лишена, как выразился позже Г. В. Плеханов, «самомалейшего атома конкретности». Но в контексте «Исторических писем» она имела вполне определенный смысл: это был призыв к русской интеллигенции на борьбу с существующими «культурными», историческими, социально-политическими формами: «Итак, если человек сознал в себе ясное понимание минувшего и энергическое стремление к правде, то он не может и не должен отрекаться от выработанного им убеждения ввиду исторических форм общества, потому что разум, польза, право на его стороне. Он только должен взвесить свои силы для предстоящей борьбы… рассчитать свои действия и тогда решиться». Рассмотрение истории свидетельствует, однако, что, только сплотившись, «критически мыслящие личности» могут одержать победу над косным началом. «Чтобы сила не тратилась даром, надо ее организовать. Критически мыслящие и энергически желающие личности должны желать не только борьбы, но и победы; для этого надо понимать не только цель, к которой стремишься, но и средства, которыми можно ее достигнуть». Отсюда необходимость объединения личностей в партию, которая придает борьбе «направление и единство».