Прошло три дня, и как-то вечером на шлюпке из порта местный матрос доставил записку от губернатора. Тот сообщал, что береговая команда взбунтовалась, просил принять меры.
Лазарев сначала опешил. Много неожиданных докладов слыхал и донесений получал, всякое случалось, но такое как снег на голову. Но понемногу стал догадываться. В последнее время в кают-компании офицеры сквозь зубы нет-нет да и сетовали на Кадьяна. Зуботычины, издевки над матросами осуждали. Лазарев крикнул вестового, вызвал Анненкова и Завалишина, зашагал по каюте.
Инструкции предписывают ему немедленно пресекать жесточайшим образом все возмущения, а зачинщиков судить военным судом. С другой стороны, он, пожалуй, тоже виноват, не замечал своеволия Кадьяна, давал ему поблажку, смотрел сквозь пальцы на обращение с матросами, а тот признавал в основном мордобой. Эка ему навязался этот Кадьян. Но и его по головке не погладят. За сокрытие бунтовщиков командира ждет суровая кара.
Плотно притворив дверь, объяснил офицерам:
— Вы, Дмитрий Иринархович и Михайло Дмитриевич, с матросами общаетесь более других. Прошу вас немедля съехать на берег, употребить все свое влияние и утихомирить бунтовщиков, а зачинщиков изъять и тот же час на корабль доставить.
Позвал Егора Киселева, поманил пальцем:
— Матросы на баке о чем толкуют?
Вестовой переминался с ноги на ногу. Повел головой вбок.
— По-разному, вашбродь. Так что, все господа по делу матроса потчуют, по совести, всякое бывает. — Егор шмыгнул носом. — Токмо их благородие старший офицер частенько прикладывают ручку не за дело, а так, для острастки, наперед, значит. Матросику такое в обиду. Зубов-то во рту наперечет…
Лазарев усмехнулся про себя, отпустил вестового.
Томительно тянулись часы ожидания. Утром на палубу поднялись Завалишин и Путятин. Сдав вахтенному офицеру под арест четырех матросов, они прошли к командиру.
— Вся первопричина, Михаил Петрович, в Кадьяне, да вы про то и сами ведаете. Матросы утихомирились, нынче все в работе, зачинщиков привезли, кроме одного Станкевича Станислава, так и не вернулся из леса. Матросов едва уговорили под слово офицера, что сурово казнить не будут. К тому же они добровольно из лесу пришли, — закончил Завалишин.
Зачинщиков Лазарев, больше для проформы, всех разжаловал в низший разряд. Долго беседовал он с глазу на глаз с Кадьяном. В кают-компанию тот пришел злой, не поднимая глаз на офицеров, молча поужинал и вышел.
Наутро «Крейсер» и «Ладога» снялись с якорей и направились к острову Таити.
В тропики «Крейсер» вступил под полными парусами. Теперь его не обременяла тихоходная «Ладога». Постоянные шквалы с дождем и градом разлучили шлюп с фрегатом, и они продолжали плыть самостоятельно к месту встречи — острову Таити.
После вахты промокший до нитки Нахимов спустился в каюту. Переодевшись, он заглянул к Завалишину. Тот сидел на койке с раскрытой книгой, задумчиво смотрел в оконце, сплошь покрытое сеткой дождя.
— О чем грустишь, Дмитрий? — Нахимов опустился в кресло.
Завалишин отложил книгу.
— Который раз размышляю о неприятном случае в Дервенте…
— Бунтовщиков может оправдать лишь необузданный нрав Кадьяна и его нечистоплотность. А впрочем, — Нахимов устало прикрыл глаза, — корабль подобен весьма сложному механизму, вроде хронометра. Каждый винтик, гвоздик должен быть на месте и строго свой маневр исполнять. В противном случае — погибель. Посему, — Нахимов насмешливо прищурился, — почитаю все средства употребимыми для пользы службы. О том же и Михаил Петрович повседневно толкует.
— Не мыслишь ли ты, что Лазарев во всем прав безоговорочно? Линьками возможно не столь укротить телеса, но и возмутить дух человека.
— Для искусного исполнения маневра матросу надобно поначалу сноровисто с парусами управляться. Михаил Петрович прав, что леность и нерадивость одного матроса могут служить причиной погибели сотен людей. Суть, чтобы наказание было справедливо и в меру проступка.
— Прежде надобно все толково пояснить матросу… — Завалишин не успел закончить, как от сильного толчка свалился на палубу, а Нахимов еле удержался в кресле.