В то же время организм корабля подвержен, как и все в природе, процессу старения. От ветхости приходят в негодность все части корабля и его основа — корпус. Тогда корабль прекращает существование, идет на слом…
В эскадре шестидесятичетырехпушечный линейный корабль в конце войны настолько обветшал, что его уже и не чинили, а временно переустроили под госпиталь для матросов. Другие корабли требовалось килевать в доках, чинить на верфях. На все требовались деньги и время. Русские моряки экономили, многие работы старались «исправить хозяйственным способом».
Интересная деталь — за полтора века в корне изменились экономическая и политическая системы России, а данный метод выживания сохранил свою суть и название до сих пор. Только в России…
Обновлялись корабли, менялись люди на них. Осенью бриг «Ахиллес» под командой Матюшкина ушел в Неаполь. Попутно на нем отправился Алексей Лазарев. Оттуда сухим путем ему следовало убыть ко двору, в Петербург.
Прощаясь, Михаил передал брату письмо к давнему приятелю и однокашнику Алексею Шестакову, в село Красное на Смоленщине.
— Смотри не затеряй, — пошутил он.
Алексей захохотал, подмигнул.
— Знамо, не царская депеша, я его под рубаху, на сердце хранить буду.
Долгий путь до Неаполя Алексей Лазарев коротал с Федором Матюшкиным. В хорошую погоду прогуливались на шканцах, в ненастье в каюте командира «гоняли чаи» с ромом.
Матюшкин обрадовался собеседнику, за долгие месяцы некому было излить душу, а поделиться мыслями он любил, страдал характерной чертой — необходимостью пооткровенничать. Хотя друзья не раз предостерегали его. Бывший наставник Лицея Егор Энгельгардт, с которым он состоял в дружеской переписке, зная слабость Федора, даже строго предупреждал: «Из одного твоего слова сделают целую речь, это дойдет и до высшего начальства и может сделаться тебе вредным. Будь осторожен и оглядывайся, с кем говоришь». Времена наступили николаевские, честному человеку становилось невмоготу. Потому что жить «в себе» тягостно, а укрываться от «пашей» царских, «от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей» подчас было невозможно.
Но Матюшкин нисколько не стеснялся. За долгие месяцы он твердо усвоил характерную черту Лазаревых — открытость души, искренность в общении, честность и независимость в поступках. Первым на откровенность собеседника вызвал Алексей Лазарев. Несколько больший интерес проявлял он к делам амурным. Сказывалась пылкость натуры, да и давние связи с Дуней Истоминой, и, конечно, дела эти были излюбленной темой великосветских разговоров в свите императора.
Промеж офицеров на эскадре ходили слухи, что Матюшкин, закоренелый холостяк, вдруг на Мальте попался «на крючок». Он подолгу находился с бригом на Мальте, то чинился, то доставлял депеши, то увозил провизию на эскадру. Бывая на берегу, познакомился с семьей английского губернатора, генерала Бенжамина Форбса. Генеральская дочь Мэри, довольно миловидная и к тому же с богатым приданым, безумно влюбилась в скромного русского офицера. Он и в самом деле всячески избегал дамского общества. Офицеры промеж себя называли его недотепой. Эта характеристика тянулась за ним еще с «лицейского порога»…
Потакая дочери, генерал под любым предлогом зазывал в гости Матюшкина, когда тот бывал на Мальте, и строил довольно серьезные планы на его счет.
Слухи о таких задушевных связях обычно мгновенно распространяются по кают-компаниям с корабля на корабль. Начиная разговор на эту тему, Алексей Лазарев надеялся узнать некоторые пикантные подробности, но ему пришлось разочароваться. Добродушный по характеру Матюшкин вопросу не удивился. Видимо, не раз колкие на язык офицеры, особенно помоложе, старались выудить у него подробности этого странного знакомства.
— Должен, милейший Алексей Петрович, вас разочаровать, — мягко, но сразу отвел всякие двусмысленные толки Матюшкин, — не вы первый меня пытаете по сему щекотливому делу. Кроме обычных салонных обхождений в семье генерала, я никогда не допускал иного и впредь не намерен.
Пришла очередь смутиться Алексею. Но он решил выведать все до конца. Благо опыт в таких разговорах имелся немалый.
— И все же, Федор Федорович, неужто столь неприязненно вы отвергли пылкость юной девы, к тому же очень милой? — Сам Алексей всего раз на приеме у генерала разговаривал с Мэри, и она ему пришлась по душе.
Матюшкин не полез в карман за ответом:
— Я живу по присказке — лучше быть брошенным в море, нежели быть прикованным навек к жене, не по себе навязанной.