— Ты по-прежнему не только отменно моряков учишь, но и любопытствуешь, — посмеиваясь, сказал он.
Лазарев воспользовался моментом и заговорил о том, о чем безответно писал он Меншикову:
— Ваше величество правильно заметили о морской выучке, но она цель имеет наиважную — оградить море от неприятеля.
Николай усмехнулся:
— Это турки, что ли, неприятели?
— Турок нам нынче не страшен, ваше величество, но за его спиной Англия и Франция…
Николай сдвинул брови:
— Ну и что же ты предлагаешь, ежели что такое случится?
Лазарев оживился, подошел к висевшей на переборке карте.
— Главное, ваше величество, упредить неприятеля высадкой десанта в Босфоре. Когда проведаем о посадке войск на суда в Тулоне или других портах, нам надлежит немедля высадиться в Босфоре. — Лазарев указал на проливы. — Ежели неприятель прорвется — громить его будем в море. Для того флот должен быть силен и всегда готов, а Севастополь неприступен. О сем я подробно излагал неоднократно его сиятельству князю Меншикову, — Лазарев развел руками, — но ответа не имею.
Николай подошел к карте.
— Слыхал я о твоих планах, только ни к чему они, — вдруг разом перечеркнул он все сказанное, — турок труслив, а с англичанами и французами у нас договор… — Николай заложил руки за спину. — Ты скажи-ка лучше, матросу для службы двадцать лет достаточно? Может, прибавить, как и солдатам?
— Ваше величество, матрос в отставку и так стариком уходит. Полагаю, что ограничить службу пятнадцатью годами вместо двадцати есть благо, потому что, возвратясь еще в силах, он может жениться и наслаждаться жизнью…
Царь, нахмурившись, промолчал. Он, видимо, не забыл еще случай в Кронштадте с пожаром на корабле, когда Лазарев не пошел у него на поводу…
По завершении кампании Лазарев, как обычно, похвалил начальнику Главного морского штаба отличившихся командиров Нахимова, Матюшкина, Путятина, ходатайствовал о повышении по службе «старательных и неутомимых офицеров».
Последним рейсом с Кавказа Матюшкин вывозил раненых и больных из константинопольского укрепления у Адлера. За две кампании многое он повидал. Все хотел встретиться с Вольховским, не удалось. Поведал ему горестные размышления о виденном: «Любезнейший Владимир Дмитриевич. Быть так близко и не написать тебе двух строк было бы грешно. И, кажется, эти строчки будут довольно большие, не оттого, что было о многом писать, но не отправить же тебе белый лист бумаги. Не удалось мне с тобою видеться у черкесских берегов, фрегат не был готов, не удастся с тобой увидеться и на будущий год, ибо, если Бог велит счастливо воротиться в Севастополь, еду в Петербург с намерением оставить флот… Я только что высадил 180 больных с Адлера с Бомбары. Ты бы ужаснулся при виде этих несчастных — от них пахло падалью, платья, белья они, я думаю, с самого Тифлиса не переменяли, 7 ф. масла и несколько фунтов крупы и сухари — вот все, что на них было отпущено. Я, отделив их, как чумных, поместил в батарее. Они пробыли у меня 4 дня, и вот другой день, как мою батарею атаковали насекомые (вши, с позволения сказать), на пушках, на борте миллионами…»
Следующей весной Лазарев с эскадрой принимал в Керчи на корабли десант войск генерала Раевского. В свободные минуты гостил у Раевского на берегу, а тот у него на «Силистрии».
Удивляла простота Раевского в обращении с офицерами и нижними чинами. Лазарев слышал, что царь уже отстранял генерала от командования полком за сношение с нижними чинами из числа участников «дела 14 декабря». Да и сам Раевский сидел в то время под арестом.
В присутствии Лазарева правитель канцелярии, прапорщик, называл генерала по имени. На недоуменный вопрос Лазарева генерал ответил простодушно, с улыбкой:
— Сей молодой человек, Антонович Платон, из студентов Московского университета. Они там пытались нечто образовать, — Раевский сделал гримасу, приглушил голос, — наподобие тайного общества. Сунгуров у них был предводителем. — Раевский вздохнул, прикрыл глаза. — Да что могут сдвинуть пятеро студентов. Разослали их всех по этапам да в солдаты отдали. Однако я Платона вызволил. Умнейшая голова…
Гостил часто у Раевского, друга многих лицеистов, и приятель юности Федор Матюшкин. При первой же встрече помянули Пушкина, вспомнили Вольховского.
— Он нынче у Адлера квартирует, все тебя, Матюшко, в гости зовет.
— Знаю, писал мне об этом в Севастополь. Да и я там бывал прошлой осенью, но море штормило, принимал больных и раненых, потом отписал ему.
Раевский вдруг встрепенулся, что-то вспомнил, позвал адъютанта: