Сменясь с вахты в полночь, я и в каюте моей не переставал слышать страшные удары волн в борт шлюпа над самым ухом и невольно подумал, что оставленные на далеком севере наши родные и друзья, находясь под надежной крышей, верно, не подозревают, какую бедственную ночь проводим мы теперь во льдах под Южным полюсом!»
— Телеграф на «Востоке», доложи командиру, — отправил вахтенного наблюдателя Куприянов. — Начальник указывает: «Курс норд, идти до параллели западных ветров».
— Слава Богу, уразумел-таки Фаддей Фаддеевич, — сказал Лазарев, поднявшись наверх. — Приводитесь к ветру, Иван Антонович, отряхните снежок с парусов, на румб норд, а я спущусь чаек допью.
Утром Лазарев обходил, как обычно, корабль. В жилой палубе стоял тяжелый спертый воздух. Промокшее за ночь платье сушилось у камельков. Сменившиеся со второй вахты матросы заканчивали завтракать.
— Ну как, братцы, харч в достатке? Лимонный сок не приелся?
Матросы забалагурили.
— Все в справности, ваше благородие, и лимонный сок хорош, особливо с пуншем.
— Вскорости, недель через пять, отдохнем на стоянке в теплых местах. Нынче в Ледовитый океан студеная пора приходит, нам далее не с руки земли у полюса Южного отыскивать.
В полночь облака разошлись и полнеба озарилось вдруг алым огнем.
— Горит! Горит! — испуганно закричал рулевой.
— Не бойся, братец, — успокоил Абернибесов, — это Южный полюс знать о себе дает.
Утром Лазарева вызвали на «Восток». Беллинсгаузен держал с ним совет.
— Согласно инструкции, назначено нам следовать к островам Аукландским и лишь затем спускаться в порт Джексон. Как вы полагаете сей план?
— На Аукланде, слыхал я, дров нет, мачтового леса вовсе нет, а нам ремонт предстоит. Ежели туда идти, месяца не хватит. Джексон гораздо ближе. — Лазарев подошел к карте. — В бытность мою в сем порту починку добротную произвели, леса там вдоволь. Служителям же привольный воздух, пища там отменная и времени для отдохновения поболее будет. Полагаю, Джексон для нас более благоприятен.
— Согласен с вами. Дабы большие акватории обследовать, полагаю, пойдем раздельными курсами, поищем неведомые земли, а заодно проверку учиним острова Компанейского, гишпанцами открытого. — Беллинсгаузен прочертил карандашом предварительные курсы кораблей.
До трапа Лазарева провожал Симонов. У трапа он придержал Лазарева за локоть.
— Сколь радостно бывает свидание с вами, Михаил Петрович, столь и разлука в уныние. — Глаза его подернулись грустью. — Ныне особая в сердце печаль, свидимся ли…
— Полноте, Иван Михайлович, пообвыкнуть уж вам пора к морехоцким будням, через месяц встречайте нас в Джексоне, вы-то резвее нас побежите.
Долго стоял Симонов у борта, провожая взглядом удаляющуюся в вечерних сумерках шлюпку.
Прошло всего два дня, и океан опять взыграл. Страшным штормом небывалой силы обрушился на корабль. На «Мирном» пришлось спустить брам-стеньги и реи, а вскоре убрать и нижние паруса. Одни передние паруса стакселя кое-как удерживали корабль вразрез волны. Ураганный ветер менял направление, и гигантская толчея волн била корабль с разных сторон. Матросы цеплялись намертво за леер, палуба временами становилась почти отвесной, и к ней можно было припасть щекой, как к стенке. Порыв свирепого ветра изорвал в клочья только что поставленный на носу фор-стаксель.
Медленно, уваливая под ветер, «Мирный» разворачивало бортом к волне.
Намертво вцепившись в поручни, небритый, с посеревшим лицом, вторые сутки не уходил со шканцев командир.
«Минута-другая — корабль положит на волну, и прощай все…»
— Боцман! Ставить гафельные триселя, да попроворней! Руль на борту держать!
На минуту корабль нехотя задержался, а затем очередной вал ударил в форштевень.
— Живей, братцы, живей!
Матросы и сами поняли, что это последняя надежда. Вот когда пригодились нештатные штормовые паруса — «триселя», сшитые Лазаревым в Кронштадте именно на этот случай. «Только бы выдержали. Должны!» Сам Есаулов, лучший парусник Кронштадта, строчил их по его чертежам.