— Думал, — признался Марк.
Студеный ветер усилился, легкий морозец все крепчал, и Марку казалось, что холод пробирает его до самых костей. Он чувствовал, как застывают ноги, как не совсем высохшее после дождя пальто смерзается на спине и леденит тело. Зябко передернув плечами, Марк проговорил:
— Спасибо вам, ребята, за участие. Хорошие вы, видно, люди. А теперь мне пора, замерз я изрядно.
— Холодно стало, однако, — сказал Степа. — Домой идти надо. И ты пойдешь с нами. Имя как тебе?
— Марк. Марк Талалин.
— Вот хорошо. Нельзя тебе сейчас одному, Марк Талалин. Худо вот так-то: и телу холодно, и душа не в тепле. Завтра думать-решать будем, что делать. А сейчас айда домой к нам, Марк.
2
Они привели Марка в свое общежитие. У входа остановились, и моряк сказал:
— Степа, ты знаешь, что всякий обман противен моей честной натуре. Но есть обман и обман... Ты меня понимаешь, Степа?
— Аркадьевна? — схватился за голову ненец. — А я и забыл о ней. Что же мы будем делать?
— Спокойно, дитя тундры. Не к лицу такое отчаяние потомку шамана. Прошу немного задержаться. Пять минут не покажутся вам вечностью, а мне они нужны для перевоплощения. Благослови, Степа.
— Благословляю, однако, — сказал Степа.
Моряк скрылся в дверях, и Степа объяснил: в общежитии посторонним ночевать не разрешается, и комендант Аркадьевна следит за этим очень строго. Но Саня уже кое-что придумал, он по этой части специалист.
...Степа вошел в общежитие первым, Марк нерешительно двинулся за ним. У двери за столом сидела комендантша — пожилая женщина в пуховом платке на плечах, в валенках. Окинув взглядом Степу и Марка, она встала из-за стола, преградила им дорогу.
— Степа, — сказала она, — ты же знаешь, что...
Степа снял шапку, спросил:
— Тетя Маня, Кердыш приходил домой? Тут вот человек к нему... Говорит, брат...
И в это время в коридоре показался моряк. Был он уже в одной тельняшке с засученными рукавами, через плечо перекинуто мохнатое полотенце, в одной руке он держал мыльницу, в другой — коробку с зубным порошком и щетку.
Ненец сказал:
— Саня, к тебе пришли.
Моряк удивился:
— Ко мне? Кто может ко мне прийти в такой поздний час?..
Он остановился, потом сделал еще шаг и опять остановился.
— Марк? — голос его дрогнул, коробка с зубным порошком упала на пол. — Ма-арк! — на весь коридор закричал моряк и бросился к Талалину. — Брат мой родной, какими судьбами?!
Он обнимал Марка все крепче, прижимался щекой к его лицу и не переставал говорить, обращаясь то к Марку, то к комендантше, то к Степе.
— Ну, чего ж ты молчишь, браток? Рассказывай. Это же брат мой, тетя Маня. Четыре года не виделись... Как там папа, мама, говори же, Марк!
Марк что-то пробормотал. Он не ожидал такой бурной сцены и стоял растерянный, не зная, что делать. Комендантша смотрела на него с сочувствием.
— Дай опомниться-то человеку! — прикрикнула она на Саню. — Налетел, как буря.
— Не могу, тетя Маня. Четыре года. А это ж мой единственный брат. Двое нас всего.
Моряк на мгновение отвернулся, украдкой приложил полотенце к глазам. Комендантша растроганно покачала головой:
— Вот оно что значит — кровь родная... В другое время от этого балбеса слова серьезного не услышишь, а тут... — Она спохватилась, сказала: — Да чего ж ты человека в коридоре держишь? Устал он, чай, с дороги, а ты...
Моряк обнял Марка за шею и, продолжая изливать восторг, потащил его в свою комнату. Степа на минуту задержался: надо было закрепить успех. Когда «братья» ушли, он сказал комендантше:
— Ой, как похожи, однако! И один высокий, и другой высокий. И у одного плечи — во, и у другого плечи — во! Почему так бывает, тетя Маня?
— Кровь! — изрекла комендантша. — Кровь, понял? У меня две племянницы вот так же: и глазки, и носики, и губки... Как две капли. Даже пальчики на руках у девчурок одинаковые, маленькие такие, аккуратненькие. Да, Степушка... Родная кровь — она, парень, дело великое. Видал, как Санька растрогался-то? Вот оно что...
— Раскладушку бы Кердышу на время, — посоветовал Степа. — Брат, поди, погостит маленько у него...
— Раскладушку обязательно. И матрас. Можно и одеяло... Пойдем, Степа, возьмешь все... А брат Санькин, видать, не чета этому оторви да брось. Скромный, неразговорчивый.
3
У стены над кроватью Кердыша висел метровый фрегат с полной оснасткой. Он словно плыл по воздуху, а когда в раскрытую форточку влетал ветерок, белые паруса оживали, фрегат покачивался и было слышно, как поскрипывают мачты.
Рядом с фрегатом — две фотографии, вырезанные из «Огонька»: Нансена и Седова. Чуть пониже — портрет сурового моряка, похожего на Кердыша. На тумбочке и маленькой деревянной полке — книги. Здесь и «Лоция Баренцева моря», и «Русские мореплаватели XVIII века», и «Оснастка парусных кораблей»...
«Морская душа!» — решил Марк, глядя на Кердыша, раскуривающего изогнутую трубку. И для приличия спросил:
— Любишь море?
Кердыш коротко, сразу как-то посуровев, ответил:
— Люблю.
Степа грустно подтвердил:
— Любит море, однако.
— И давно плаваешь, Саня? — уже с интересом спросил Марк.
Кердыш сел на кровать, с минуту помолчал, попыхтев трубкой.
— Давно ли плаваю? С самого детства. Еще под носом мокро было, уже начал плавать. Тропики, Индийский океан, Ледовитый, Бискай — побывал уже везде. Ты знаешь, что такое шторм в десять баллов?.. Знаешь, как треплет тропическая лихорадка?.. Видал когда-нибудь, как налетевший шквал ломает мачты?.. Нет? А я уже все испытал. Все! Задубел от ветров, просолился...
Степа сказал:
— Кердыш!
— Подожди, Степа, я не договорил. — И Марку: — Ты понял теперь, что я с детства не расстаюсь с морем? Понял? Так вот: все это — в мечтах! А по-настоящему только одну навигацию плавал на рыбаке, даже не навигацию, а так, смех один... И за рулем ни разу не стоял. Ножом кромсал треску, напихивал ей в морду соли. Моря-як!
Кердыш снова сел на кровать, уперся локтями в колени, обхватил голову руками. И совсем не был похож он сейчас на того Кердыша, который недавно весело балагурил и разыгрывал перед комендантшей комедию. Сидел угрюмый и, кажется, злой. Марк видел, как на скулах у него перекатываются желваки.
Степа подошел к другу, сел рядом, положил руку ему на плечо:
— Брось, Саня, опять ты...
Но Кердыш уже не мог остановиться.
Оказывается, все Кердыши, от прапрадеда, были моряками. Самый дальний предок начинал с поморского кунгаса, ходил бить нерпу в любую непогодь. Отец Сани, известный на Севере капитан Александр Федорович Кердыш, тридцать лет подряд плавал вот в этих студеных морях, и во всех портах, где причаливал его корабль, капитана встречали словами, которым завидовал любой моряк: «Наше почтение Ледовому Капитану!»
Да, он был настоящим ледовым капитаном, этот мужественный человек, отец Сани Кердыша. Немало льдов он покрошил и у Шпицбергена, и у Земли Франца-Иосифа, и у берегов Гренландии...
Саньке было всего пять лет, когда он в сорок четвертом последний раз видел отца. Может, и вправду детская память в каком-то закоулке сохранила этот день, а может, мальчишка просто вообразил себе такую картину, но он ясно представлял: отец поставил его на стол, взъерошил нестриженые волосы и долго смотрел на него, не выпуская трубки из обветренных губ. Потом сказал: «Ну, сынок, до встречи. А если... В общем, иди по тому же фарватеру, что и все Кердыши. Не уходи от моря, сынок. Живи с ним по-братски». И это было для Саньки как завещание. Ушел отец в море и не вернулся. Многие моряки в то тяжелое время не возвращались на берег. А Санька, повзрослев, решил идти тем же фарватером, что и все Кердыши, — быть моряком.
Ничто, казалось, не могло помешать ему. Хочешь юнгой пойти в любое плавание — пожалуйста! Каждый капитан рад будет взять на борт Саньку, сына Ледового Капитана. А хочешь — иди в мореходку, все равно через это надо рано или поздно пройти, если решил стать настоящим моряком. В мореходном тебе тоже будут рады — сам начальник училища когда-то был рядовым матросом в экипаже Ледового Капитана и свято хранил память о своем первом наставнике.