Ральф Рипплайн был ошеломлен, но респектабелен и даже ироничен. Если он и понял, что раскрыла Лиз, то не подал вида. Молодой финансист терял куда больше, чем очаровательную супругу.
Сам мэр Нью-Йорка пытался убедить разбушевавшуюся юную леди, что немедленный развод невозможен, нет повода для него… и нет таких законов в штате Нью-Йорк.
Тогда Лиз, вперив в злополучного супруга сверлящий взгляд, заявила, что повод есть… и пусть мистер Ральф Рипплайн попробует его опровергнуть.
Мистер Ральф Рипплайн улыбнулся и пожал плечами.
Тогда она сказала, что не желает быть женой евнуха турецкого султана или кастрата папского двора.
Рипплайн побледнел. Вое ахнули. Рипплайн не мужчина?
Лиз крикнула:
— Расскажите-ка о загадочном ранении в марсианскую ночь в Ньюарке.
Рипплайн молчал. Мог или не мог он опровергнуть свою взбесившуюся супругу? Или боялся новых разоблачений? Зачем только на боеголовках проставляют номера и пишут традиционное «Made in US А».
Так или иначе, повод был найден, а причина… Не будем ее касаться!..
За деньги можно сделать все. Я еще раз немного помог Лиз хлопотами, и развод был тут же оформлен.
Ко мне сквозь изнемогающую от сенсации толпу великосветских зевак протиснулся боос, мистер Джордж Никсон.
— Я всегда считал, парень, что в вашей голове работает хороший фордовокий мотор, — шепнул он, вцепившись в мой локоть клешней.
— У меня не форд, а кадиллак, — огрызнулся я.
— Не важно, что у вас, важно, что у меня. А я хочу ваш фюрдовский мотор вместе с вашей головой.
— Прикажете отрезать и подать под соусом? — осведомился я, словно обладал пухлым текущим счетом в банке.
Он усмехнулся:
— Нет, она нужна мне на вашей шее вместе с воротничком и туловищем на длинных ногах. Зайдите утром, есть бизнес.
И он сунул мне в руку чек.
Когда только он успел его выписать!..
Бизнес есть бизнес! У меня не было миллионов мисс Лиз Морган, снова получившей свое девичье имя.
У босса всегда был размах в работе. Он возобновлял выпуск газет и поручил мне «завещание астронома».
На беду тяжело заболел Том. Грипп в своей новой, не поддающийся лечению форме вечно приходит после каких-нибудь бед и несет беду еще большую… Скопление безработных, беспросветность и голодные походы — все это способствовало появлению новой эпидемии. Люди валились, как кегли после удачного удара, и умирали, как мухи поздней осенью.
Том схватил проклятую заразу во время дурацкого свадебного кортежа. Не помогали ни антибиотики, ни патентованные средства… Мальчику было худо. Он лежал на моей постели в спальне, исхудавший, совсем маленький, какой-то сморщенный, и покорно смотрел провалившимися взрослыми глазами…
У меня разрывалось сердце. Я рассказывал ему сказки и… даже про завещание астронома Минуэлла.
Отец зашел посидеть около больного.
— Никогда не принимал всерьез звездочетов, — глубокомысленно сказал он. — Может быть, морякам и надо знать расположение звезд, да и то лишь самых крупных, которые видны простым глазом. Я человек практический. Выращиваю кукурузу. Другой делает автомобили, третий должен лечить вот таких мальчуганов… Зачем нам далекие звезды?
— Нужно же знать, отчего они горят, — сказал я, сдерживаясь. — Мистер Минуэлл занимался нашим солнцем.
— Делать ему было нечего, — проворчал старик. — Что оно? Погаснет, что ли?
— Нет, дедушка, — вмешался Том, двигая спекшимися губами. — Солнце не погаснет, оно разгорится, станет белым карликом…
— Сказка про белого карлика? А какую сказку он рассказывал тебе перед этим?
— Про Синбада-морехода.
— Ну, тогда можно и про белого карлика, — сказал отец и поднялся, чтобы уйти. Но остался.
А я рассказывал мальчику, что звезды проходят фазы развития и могут превращаться в белых карликов, когда их вещество так сжимается, что квадратный дюйм его будет весить больше любого небоскреба.
Старик крякнул, махнул рукой, но так и не ушел. Он, конечно, не понял, что сжавшееся вещество звезды представляет собой лишь ядра атомов, утративших оболочку, слипшихся в одно исполинское ядро какого-то немыслимото космического элемента.
— И когда солнце сожмется в белый карлик, — продолжал я, — то так ярко вспыхнет, что сожжет все живое в околосолнечном пространстве.
— Постой, постой! — забеспокоился старый фермер. — А Земля как же? Что же, у нас засуха, что ли, будет?
— Если б засуха! — усмехнулся я. — Я пишу сейчас очерк, посвященный завещанию Мияуэлла, и назвал его «Тысяча один градус по Фаренгейту».