Министр обороны Хэннен сидел в наушниках, через которые ему по мере обработки поступали донесения. Президент беспроводную связь снял — после того, как погибло НОРАД. Во рту у него стоял привкус пепла, и ему страшно было подумать о черном чемоданчике, что лежал через проход от него.
Хэннен слушал далекие голоса командиров подлодок и пилотов бомбардировщиков, все еще охотившихся за мишенями или пытавшихся уцелеть в скоротечных яростных стычках на половине планеты. Морские силы обеих сторон были уничтожены, и теперь Западная Европа оказалась меж огней наземных войск. Его внимание было приковано к далеким призрачным голосам, плывшим по штормам атмосферных помех, потому что думать о чем-нибудь, кроме работы, в данный момент означало сойти с ума.
Его не зря звали Железный Ганс. Он знал: чтобы не раскиснуть, нельзя давать волю воспоминаниям и жалости.
Атмосферные вихри подхватили воздушный командный пункт, самолет резко швырнуло вверх, а потом он стал снижаться с тошнотворной скоростью. Президента вжало в кресло, он вцепился в подлокотники. Он знал, что больше не увидит ни жены, ни сына. Вашингтон стал лунным пейзажем, дымящимися руинами. В обуглившемся здании архива превратились в пепел и Декларация независимости, и Конституция, а в аду Библиотеки конгресса уничтожены труды миллионов людей. Как же стремительно все это произошло — как быстро!
Ему хотелось плакать и кричать, но он был президентом Соединенных Штатов. На его запонках красовалась президентская печать. Он вспомнил — казалось, это было давным-давно, — как спрашивал жену, подойдет ли голубая рубашка в полоску к светло-коричневому костюму. Он был не в состоянии выбрать галстук: решение таких вопросов давалось ему с трудом. Тогда он больше не мог думать, не мог что-нибудь анализировать — его мозг превратился в солончаковое болото. Джулиана подала ему подходящий галстук и вдела запонки в манжеты. Потом он поцеловал ее, обнял сына, и их вместе с другими семьями администрации отвезли из секретной службы в подземное убежище.
«Все это уничтожено, — подумал он. — Боже мой… все уничтожено!»
Он открыл глаза и сдвинул шторку с окошка. Самолет окружали черные облака, пламеневшие красными и оранжевыми шарами. Из их глубины выстреливали клочья огня и пробивались молниями вверх на тысячи футов выше лайнера.
«Однажды, — вспомнил он, — нам понравилось играть с огнем».
— Сэр? — тихо спросил Хэннен и снял наушники.
Президент был бледен, его губы сильно дрожали. Хэннен решил, что президента тошнит от виражей.
— Вам плохо?
На пергаментном лице открылись безжизненные глаза.
— Все в порядке, — прошептал он и едва заметно улыбнулся.
Хэннен прислушался к голосам в наушниках.
— Только что над Балтикой сбит последний «В-1». Советы восемь минут назад разрушили Франкфурт, а шесть минут назад по Лондону был нанесен удар разделяющейся боеголовкой, — доложил он президенту.
Тот сидел неподвижно, как каменный.
— Каковы потери? — устало спросил он.
— Сведения еще не поступили. Голоса настолько искажены из-за атмосферных помех, что даже компьютеры не в состоянии разобрать их.
— Мне всегда нравился Париж, — прошептал президент. — Знаете, мы с Джулианой провели в Париже медовый месяц. Как там?
— Не знаю. Из Франции еще ничего не поступало.
— А Китай?
— Пока молчание. Думаю, что китайцы терпеливо ждут.
Лайнер подпрыгнул и опять снизился. Двигатели выли в замусоренном воздухе, борясь за высоту. Лицо президента озарил отблеск голубой молнии.
— Ну что ж, — промолвил он. — Вот сейчас мы здесь. Куда мы отсюда отправимся?
Хэннен хотел ответить, но не нашел подходящих слов. У него перехватило горло. Он потянулся, чтобы опять закрыть окно, но президент твердо сказал:
— Не надо. Оставьте. Я хочу видеть. — Он медленно повернул голову к Хэннену. — Все кончено?
Хэннен кивнул.
— Сколько миллионов уже мертвы, Ганс?
— Не знаю, сэр. Я бы не беспокоился…
— Не опекайте меня! — неожиданно закричал президент так громко, что подскочил даже суровый капитан ВВС. — Я задал вам вопрос и жду на него ответа: точную оценку, прикидку, все что угодно! Вы слушали донесения. Скажите мне!
— В Северном полушарии, — начал, дрожа, министр обороны, и стальная маска на его лице стала расплываться, как дешевая пластмасса. — Я бы оценил… от трехсот до пятисот пятидесяти. Миллионов.
Президент закрыл глаза.
— А сколько умрет за неделю, считая с сегодняшнего дня? За месяц? За полгода?