Когда в следующий миг Лидия прокралась в комнату, чтобы выключить лампу, Инес и Элси лежали с закрытыми глазами. Они никогда не говорили о том, что думают, когда наступает темнота, но иногда позволяли друг дружке догадываться.
— Почему Бог такой глупый? — всхлипывала Инес в тот день, когда упала и больно ударилась.
Элси ответила не сразу, сперва огляделась, удостоверилась, что никто не слышал то, что сказала сестра.
— Я сама хотела бы это знать, — сказала она, помогая Инес счистить мелкие камешки со ссадины. — Честно.
Большего сказать было нельзя.
Конечно, они помнили и другое — то, что называлось действительностью, хотя и не так отчетливо. Мир вокруг них был не вполне осязаем, пока они не пошли в школу. А до этого они жили, обратясь друг к другу, играли в одни и те же игры, слушали одни и те же сказки, думали одни и те же мысли.
Они редко встречались с другими детьми, а когда такое изредка случалось, Инес и Элси терялись. Другие дети были странные. Они не умели играть, играть по-настоящему, то есть — как Элси и Инес. А хуже всего были мальчишки, особенно один, по имени Готфрид. Мама привела его, высморкала и пригладила мокрой щеткой волосы, но не успела она скрыться в библиотеке, чтобы выпить чаю с Лидией, как он опять разлохматился и рассопливился. Играть в его понимании было носиться по детской, опрокидывая все на своем пути. Сестры забрались с ногами на кровать Элси, откуда неодобрительно наблюдали за ним. С чего он вдруг решил, что это так весело — тыкать пальцем во все книги со сказками и пихать их в самую глубь шкафа? Или выкинуть на пол палочки для «микадо», если ты в него играть не собираешься? Или зачем, кряхтя и пыхтя, забираться на письменный стол, чтобы тут же спрыгнуть оттуда на пол? Можно ведь стукнуться, уж это даже Готфрид мог бы понять. Но видимо, так и не понял, потому что сидит теперь на полу и шмыгает носом, а сопля свесилась из носа до самой губы. Он просто дурак. Невозможный дурак. Обе решили не обращать на него внимания.
— Может, сыграем в савойанг? — спросила Элси у Инес.
Инес хлопнула глазами, она никогда раньше не слышала этого слова, но сразу сообразила.
— Давай, — ответила она. — Сегодня же четверг, значит, будем играть в савойанг.
Готфрид замер, где стоял — у кукольного домика, целиком поглощенный тем, что поднимал и опускал черную крышку унитазика. Домик был, естественно, самый современный, Эрнст сам его смастерил, когда в последний раз был в санатории. И даже провел туда электричество, но лампочку разрешил зажигать только по воскресеньям. Иначе батарейка слишком быстро сядет.
— Чего? — спросил Готфрид.
Инес обняла руками куклу и прижала к животу, Элси поправила заколку.
— Что за саво… — спросил Готфрид. — Ну, что вы сказали.
Инес глянула на Элси:
— Он не знает, что такое савойанг.
Элси подняла брови:
— Конечно не знает. Ведь это секретик.
— А особенно от мальчишек.
— Да, потому что мальчишки не понимают…
Готфрид наконец отпустил унитаз.
— Ой, смотри, — сказала Инес. — Он поставил толчок в гостиной.
— Может, это у них дома толчок стоит в гостиной…
Инес засмеялась:
— А плита в уборной!
— Что, правда? У вас толчок в гостиной, а плита в уборной?
Готфрид шмыгнул носом:
— Неправда. Но что такое саво… Что вы сказали.
— Секрет.
— Мы же сказали.
— Который мальчишкам знать нельзя.
— Особенно таким, у которых толчок стоит в гостиной…
Готфрид сперва глядел на них, разглядывая одинаковых сестер Хальгрен, сидящих на кровати прислонившись друг к другу белокурыми головами, — у Инес заколка справа, у Элси слева, — одетых в совершенно одинаковые белые блузки с круглым воротничком и мягкие мятые синие юбки. Потом поколебался, сравнивая свою силу с их и оценивая собственные шансы, когда вдруг Элси и Инес одновременно улыбнулись ему двумя зияюще-черными и довольно вредными улыбками. Молочные зубы выпали у обеих, естественно, одновременно. Готфрид сдался.
— Мама! — заревел он. — Мама!
И появилась мама, и стояла в дверях детской, улыбаясь своей робкой улыбкой. Из-за ее спины выглядывала расстроенная Лидия.