— Ведь правда, красиво? — сказала женщина, торопливо проходя мимо. Пришлось напрячься, чтобы вспомнить ее имя — Ульрика. Новоиспеченный профессор океанологии.
— Конечно, — ответил он. — Еще бы!
Но он соврал. Он вовсе не считал, что это красиво. Просто масса воды, и все.
Настроение в кают-компании сегодня другое, голоса звучат звонче, а смех чаще. Стало быть, не он один чувствует облегчение оттого, что серая Атлантика осталась позади. Он берет вареное яйцо и сок и тщательно выбирает себе свежевыпеченный хлебец, прежде чем оглядеться. Еще несколько дней назад он уяснил для себя, что у команды есть собственный стол и что им не очень нравится, когда к нему протискиваются посторонние, поэтому он ставит свой поднос на столик, за которым сидят только ученые и гости экспедиции, и отодвигает стул, приготовившись выглядеть спокойным и жизнерадостным.
— Что, и вас тоже разбудило? — спрашивает женщина по ту сторону стола, и он судорожно шарит в памяти в поисках ее имени. Катрин.
— Что разбудило?
— Качка ночью. Когда мы меняли курс. Я чуть с койки не упала.
Молодой человек рядом с ней издает смешок. Эколог. Как зовут, неизвестно.
— Только Лейфу не говорите. Он будет злиться.
Катрин улыбается:
— Еще больше, чем всегда?
— Я просто хотел спросить, что происходит, а он только шипит…
— Вы, что ли, тоже проснулись?
— И лежал, вцепившись в край койки.
Андерс постукивает по яйцу ложечкой. Он не знает, о чем они говорят. Может, он крепко спал всю ночь, несмотря ни на что, а может, не спал, но видел сны. Такое уже бывало.
Ульрика улыбается из своего угла:
— Сегодня появятся айсберги.
Женщина напротив нее моргает:
— Что, правда?
Сюсанна. Так ее зовут. Он довольно быстро выучил имена почти всех шестидесяти семи человек, находящихся на борту. Значит, пока еще не в маразме.
— Я почти уверена. Их время. Правильно я говорю, Роланд?
Роланд, капитан и владыка «Одина», останавливается у их столика. Вид у него мрачный.
— Очень может быть, — отвечает он, холодно кивнув Ульрике, прежде чем перевести взгляд на Сюсанну. — А с вами я хотел бы поговорить сразу, как только вы поедите. Поднимитесь ко мне.
Вид у нее растерянный.
— Со мной? Но почему?
Глаза Роланда сужаются.
— Об этом я скажу, когда вы придете ко мне на мостик.
У него очень прямая спина, когда он удаляется.
— Ой, — говорит Ульрика и трясет правой рукой, словно обжегшись. — Елки-палки! Ну, будет выволочка… Что вы натворили?
— Ничего, — говорит Сюсанна.
Но голос ее звучит пронзительно, а щеки пылают. Значит, что-то натворила. Сразу видно.
~~~
И вот появляются айсберги.
Сперва лишь несколько глыб, проплывающих мимо, мягко закругленных ледяных островков, они обточены волнами и скоро совсем растают, но вдали, на горизонте уже показались великие шедевры: осколки белого, сверкающие на стыке более светлой небесной и темной морской синевы. И вот уже все палубы «Одина», пустовавшие восемь дней подряд, кишат публикой. Поток людей течет из больших лабораторий и маленьких лабораторных контейнеров, с мостика и из машинного отделения, из камбуза и мастерских, из кают и курилок. Некоторые уже во всеоружии, натянули синие куртки — экспедиционную униформу, и надвинули шапку на лоб, другие стоят в свитерках и легких брюках, зябко обхватив плечи на ветру. У них наготове фотоаппараты. Фотоаппараты наготове у всех. Воздух густеет от ожидания, разговоры все односложней, голоса глуше.
Первая по-настоящему большая ледяная гора — это амфитеатр, мерцающий амфитеатр с полом из синего льда. Он скользит всего в пятидесяти метрах от проходящего мимо «Одина» и медленно поворачивается, демонстрируя зрителям всю свою белую безупречность, словно желая показать, что на его поверхности нет ни пятнышка, ни трещины, что единственное, чего ему недостает, — это публики и актеров.
Голоса на борту замолкают. Щелкают фотоаппараты.