— Спасибо за совет Иссидор. Я обязательно подумаю над вашими словами — Нансен зашелся в кашле, его лоб покрылся испариной — Извините, проклятая болезнь.
После этого разговор пошёл проще. Он расспрашивал про наш путь от Петербурга, я — про его планы на Север. Не было в том соревнования, скорее простое желание услышать, что думает другой.
— Скажу вам прямо, — сказал Нансен, когда я уже собирался уходить, — если дойдёте, не скрывайте, как именно. Многим это будет важнее самой вершины.
— Мы ничего скрывать и не собирались, — ответил я. — Ложь в полярных делах слишком дорого обходится.
Он кивнул, прикрыл глаза, и разговор закончился сам собой.
Всего мы поговорили около часа, а потом я покинул «Фрам», отказавшись от ужина. Расстроенным норвежцам я объяснил это боязнью подхватить заразную болезнь, и они приняли это объяснение как должное.
С Нансеном мы расстались если не друзьями, то точно не врагами. Я искренне сочувствовал норвежцу. И в той истории, что уже поменялась, и в этой, он так и не стал первооткрывателем полюсов, однако я его очень уважал. Именно его походы по Гренландии, путешествие и зимовки на «Фраме», в своё время стали толчком к исследованию крайнего севера и юга. Именно его наработками пользовались все успешные экспедиции, в том числе и мои. Норвежец был живой легендой. Наверняка он меня не послушает, и уйдет в поход, как только начнётся полярная весна, но я знал, что это путь в некуда. В моем времени Амундсен и его команда чуть не погибли, совершив ту ошибку, от которой я предостерегал Фритьофа. Тогда команда Амундсена потеряла много собак, а часть людей получили серьезные обморожения. Если у Нансена всего двадцать одна собака, то потеря даже одной будет для него трагедией.
На следующий день «Фрам» покинул Китовую бухту, и с тех самых пор мы остались одни.
Когда «Фрам» ушёл, в бухте стало тише. Казалось, даже ветер стих, хотя, скорее всего, это было лишь впечатление после трёх дней оживления и разговоров с чужим экипажем.
Вечером, после моего выхода из карантина мы снова собрались в зимовье.
— Ну что, — сказал Ричард, растягивая слова, — теперь точно никого, кроме нас, тут нет. Хоть песни пой, хоть драку устраивай. Никто всё равно не услышит.
— Песни ладно, — заметил Арсений, — а вот драки нам только не хватало. В тесноте и так все на нервах.
— А мы и без драки друг друга изведём, — буркнул кто-то с нары. — Я помню зимовку в Гренландии, мне иногда хотелось кого ни будь убить.
— Так-то верно, — сказал я. — Но давайте попробуем зиму пройти без глупостей. Никуда нам отсюда не деться, так что беречь нервы и друг друга — это единственное, что у нас есть.
После этого мы ещё долго сидели молча. Лампа потрескивала, кто-то лениво чесал бороду, кто-то перетягивал ремни на лыжных сапогах. Каждый думал о своем, а вот меня всё никак не покидала мысль о «Полярной звезде» и её пассажирах. За три дня я немного успокоился, и тем не менее сильно переживал. Меня волновала судьба экспедиции.
Жизнь вернулась в прежнее русло. Утром мы снова растапливали печи, кормили собак и брались каждый за своё дело. Чарли не унимался со своими наблюдениями, таскал приборы то к метеостанции, то обратно, и постоянно спорил с Паншиным, правильно ли он ведёт записи. Фомин больше времени проводил возле загонов, уверяя всех, что собаки у нас «главные работники» и за ними нужен глаз да глаз.
Вскоре начались действительно сильные морозы и метели. «Зимовье Александровское» быстро оказалось погребенным под тоннами прессованного ветром снега. Без крайней необходимости лагерь теперь никто не покидал. Развлекались мы рытьем снежных тоннелей к складам, хозпостройкам, собачим палаткам и жилищу инуитов. Вскоре над поверхностью бухты торчали только печные и вентиляционные трубы нашего дома, а вход в него начал напоминать лаз в пещеру. Под снегом всё пространство лагеря покрылось лабиринтом снежных ходов и залов.
Так мы и прожили до середины августа: кромешная тьма, рутинная работа, сон и прием пищи по графику, пока однажды нашу размеренную жизнь не взорвало событие, которого никто из нас точно не ожидал. До зимовья, в крайне изможденном состоянии и сильно обмороженные добрались трое выживших с императорской яхты!
Они появились ночью в прямом смысле слова. Мы услышали лай собак, а потом какой-то крик в темноте. Сначала подумали, что кто-то из наших задержался возле загона. Но, выйдя в снежный тоннель с фонарём, увидели три фигуры. Шли они медленно, держась друг за друга, словно слепые. Лица покрыты инеем и чёрными пятнами обморожений. На каждом из них было надето несколько слоев разномастной одежды. От парадных офицерских морских кителей, до матросских бушлатов, перехваченных полосами, вырезанными из теплых одеял. На ногах, поверх сапог, толстым слоем были намотаны те же одеяла. Вся их одежда и обмороженные лица буквально лоснились от копоти и жира.