— Командир, — негромко сказал Фрол, показывая вперёд, — похоже, там просвет. Лёд ровный, с виду без трещин. Может, это и есть дорога наверх?
Я прищурился, пытаясь разглядеть сквозь белёсую пелену. Действительно, впереди светлела полоса, уходящая вверх плавным уклоном. Однако было ещё далеко, и подробностей было не разобрать, возможно и этот путь не проходим.
— Скоро проверим, — ответил я. — Если повезёт, это наш подъём на плато.
К концу октября, после почти месяца мучений, мы выбрались на ровный ледяной склон, уходящий вверх под углом не больше десяти градусов. Собаки шли легче, трещин почти не было. Мы сделали днёвку, привели в порядок сани и отметили на карте новое положение: восемьдесят пятый градус южной широты. В этот день снова выглянуло солнце и по-настоящему показались вершины хребта, пересекающего Антарктиду — тёмные скалы, над которыми клубились облака.
На следующий день мы подошли к самому краю шельфового ледника. Перед нами открылась широкая ледяная дорога — возможно, именно она и должна была вывести нас на Полярное плато.
Мы стояли, молчали, глядя на это пространство. До Южного полюса оставалось чуть больше пятисот километров.
Глава 22
У подножья перевала мы заложили очередной продовольственный склад. В последний рывок к полюсу я решил идти почти налегке. Двое нарт оставались внизу, на остальные мы погрузили провианта из расчёта на шестьдесят дней пути. Собачьего же пеммикана мы взяли с собой минимум. Пришло время осуществить самую неприятную и эмоциональную часть плана — забой собак. Взять с собой всех животных на перевал и плато, значило бы обречь их на голод и мучения.
Собаки были нашими верными помощниками в пути. И мы и норвежцы сделали правильный выбор. Преимущество собачьих упряжек перед другими средствами передвижения, перед теми же маньчжурскими пони, было налицо. В отличие от пони они питались не громоздким фуражом, а компактным концентратом. В попавшуюся на пути трещину срывались лишь первые собаки, а не все сразу. Собачье давление на покрытую снегом поверхность было вчетверо меньше, чем у пони, к тому же провалившихся под лед удерживала упряжь. Ну и конечно, они вполне стойко переносили пургу, привычную в их среде обитания. Единственным недостатком можно было считать лишь любовь ездовых псов повыть — хором и по любому поводу.
Безусловно, собаки гибли и по пути к плато. К моменту нашего выхода к перевалу у нас оставалось всего сорок девять собак. Часть умерло от усталости, других нам пришлось убить самим. В середине пути Тупун пристрелил трех беременных сук, хотя те, как бы догадываясь о своей участи, тянули упряжь с удвоенной силой. И вот теперь, перед горной цепью их участь должны были разделить ещё девятнадцать псов. Этот склад, у подножья ледника я назвал «Бойней». Склад предстояло затарить собачим мясом…
Собак было жалко до слёз. Они не ждали предательства от людей, самоотверженно выполняя свою работу. Они съедали лишь по брикету пеммикана в день и не нуждались ни в воде, ни в крове. Работали они много, охотно и хорошо, а на ночлегах, в том самом зимнем спасательном походе, согревали двуногих товарищей по путешествию теплом своих тел и подставляли нам свои бока как подушки. При каждой остановке для отдыха запыхавшиеся собаки весело катались по снегу, зарывали в него носы, чтобы ощутить прохладу. Если им давали время, они начинали устраивать себе удобное ложе и укладывались спать. По сигналу «Подъем!» сразу вскакивали, рычали друг на друга, но постромки не позволяли им драться. Их силы и бодрость изумительно быстро восстановились, а ведь буквально только вчера они ещё бежали с трудом, понурившись и поджав хвосты. Стоило им увидеть своего каюра, как они задрали хвосты трубой и преданно ими махали. И вот теперь нам предстояло их убить.
Это было очень тяжело… Но сделать это было необходимо. Я сто раз воздал хвалу всевышнему, что мой верный Маньяк не оказался в этом походе. Старый пес не выдержал бы пути, и его участь была бы предрешена. Маньяк остался в Гренландии, и, хотя судьба его мне неизвестна, но по крайней мере мне не придётся решать его участь самому. Я — человек не особенно чувствительный, но признаюсь, что на забой собак я согласился скрепя сердцем. Каждый каюр должен был сам разобраться с обреченными.
— Не могу! — Фрол стоял, нацелив револьвер на вожака своей упряжки, который последние два дня хромал, порезав лапу о снежный наст, и никак не мог решиться на выстрел — Может ты сам, Иссидор? Это же Ямал, я с ним больше года, он мне как родной стал!
— А я могу⁈ На чужом горбу решил в рай въехать? Мы типа мясники, а ты святой звездострадалец⁈ — Я стоял рядом, и перезаряжал дрожащими руками револьвер, у меня под ногами лежало пять собачьих тел — Хочешь вожака своего спасти, пожалуйста. Бери хер в ладошку, и в путь дорожку! Вместе с ним звиздуйте на зимовье! Не выстрелишь — дальше не пойдёшь с нами, мне такие засранцы в команде не нужны!