— Что нашли?
— Передали по радио «Ю-20». Это означает: «произошло ограбление».
Клинг знал, что означает «10–20».
— Какой это был участок?
— Мидтаун-Ист, — сказал инспектор.
— Вы знаете, кто тогда занялся этим делом?
— Этого нет в распечатке.
— Хорошо, спасибо, — сказал Клинг и нажал светящуюся кнопку «б» у основания аппарата. — Клинг слушает, — сказал он.
— Берт, это Эйлин.
— Я пока не искал сережку, — сказал он.
— В комнате детективов ее не находили?
— Ну, у нас там есть ящик для находок, но он пуст.
— Как насчет машины?
— Я еще не искал в машине, — сказал он. — На этой машине я не ездил с субботы.
— Но если будет возможность…
— Конечно, — сказал он.
— Просто… эти серьги словно приносят удачу. Это «счастливые» сережки.
Клинг промолчал.
— Без них я как голая.
Он опять промолчал.
— Не могу же я носить только одну серьгу на счастье! — сказала она.
— Понимаю, — сказал он.
— Тогда мне выпадет лишь половинка счастья.
— Да, — сказал он.
— Как там погода? — спросила она.
— Холод.
— Здесь тоже холодно, — сказала она. — Ну хорошо, дай мне знать, если найдешь, ладно?
— Непременно.
— Спасибо, — сказала она и повесила трубку.
На том же клочке бумаги, который Браун положил ему на стол, Клинг накарябал: «Серьга Эйлин» — и сунул листок в карман пиджака. Он пролистал полицейский телефонный справочник, нашел номер участка Мидтаун-Ист, набрал, объяснил дежурному сержанту цель звонка, тот соединил его с детективом по имени Гарридо, в голосе которого звучал испанский выговор и который сразу вспомнил это дело: он сам находился в засаде в ломбарде на Гринфилд-стрит, когда вошел вооруженный грабитель, желавший заложить все, что похитил у Эдельмана два дня назад по соседству, через три двери.
— Все по списку похищенного, без исключения, — сказал Гарридо. — Взяли тепленьким.
— И что было дальше? — спросил Клинг.
— Угадай, кто у нас был судьей? — спросил Гарридо.
— Кто? — спросил Клинг.
— Харрис.
Клинг знал достопочтенного[8] Уилбора Харриса. Достопочтенный Уилбор Харрис получил прозвище Певца свободы. Он имел обыкновение отпускать преступников прямо из зала суда.
— Что было дальше? — спросил Клинг.
— Ну, парнишка тот был наркоманом. Это было его первым преступлением. Он чуть не плакал в зале суда. И Харрис отпустил его «условно».
— Даже при том, что ты взял его с награбленным?
— Да. С полным списком. Какой был смысл?
— Как звали парнишку?
— Эндрю. Фамилию не помню. Найти досье?
— Если не трудно.
— Сейчас, — сказал Гарридо. — Одну минуту.
Пять минут спустя он назвал фамилию и последний известный адрес семнадцатилетнего паренька, который ограбил Марвина Эдельмана летом прошлого года.
Квартира, про которую Алан Картер сказал, что это «одна из тех больших старых квартир у парка», и в самом деле была у парка и, несомненно, была старой, но большой она могла представиться разве гному. Лонни Купер, одна из двух черных танцовщиц в «Жирной заднице», была почти такого же высокого роста, как и два детектива, которых она впустила к себе поздним утром во вторник. От присутствия трех человек высокого роста крохотная квартирка стала похожей на платяной шкаф. К тому же мисс Купер до того набила свое жилище мебелью, безделушками, скульптурами и картинами, что практически нельзя было найти свободную часть стены или пола. Мейеру с Кареллой представилось, что они попали в контору по продаже краденых вещей.
— Люблю загроможденные помещения, — объяснила танцовщица. — Большинство танцоров не любят, а я люблю. На сцене я летаю. А дома мне приятно складывать крылышки.
Она была еще краше, чем Карелла помнил ее на сцене. Гибкая, с кожей цвета пробки, с высокими скулами, профилем Нефертити, большим ртом и ослепительной улыбкой. На ней был красный мужской свитер поверх черного трико и черных колготок. Она была без туфель на ногах, но в полосатых гетрах. Она спросила у детективов, не желают ли они кофе или что-нибудь еще, и, когда они отказались, предложила им устраиваться поудобнее. Карелла и Мейер сели на диван, заваленный подушками. Лонни Купер села напротив в мягкое кресло с противомоскитными сетками, пришпиленными к подлокотникам и к спинке. Кофейный столик между ними заполняли стеклянные пресс-папье, крохотные куколки, ножи для бумаги, значки с эмблемами кандидатов на выборах и сувенирная пепельница с Всемирной ярмарки в Нью-Йорке 1939 года. Перехватив взгляд Кареллы, она объяснила: