Илгот жил во времена, едва описанные в хрониках. Глорпы тогда пришли на эти земли с затерянного запада, а Объединенное королевство было всего лишь горсткой воюющих общин. Во всем мире еще оставались десятки ящеров, и, чтобы занять их охотничьи территории, людям приходилось драться с огнедышащей тварью, способной за день сожрать небольшую деревню. Илгот, выйдя против целой стаи, сгинул с ней в столпе огня, и, как считал Кэларьян, был одним из посвященных в тайные знания. Никаких орденов тогда еще не было, но талантливому разуму законы Светлого мира открываются так же охотно, как законы движущей силы воды или выплавки руды. Самому постичь знание и использовать его для защиты своих близких — это ли не причина считаться хоть Защитником, хоть богом? Что сказал бы Верховный отец, знай он истинную суть того, что люди принимают за чудо? Церковь отрицает возможность существования Светлого мира. Знай они, что Единый, символ и опора их убеждений, был не богом, а всего лишь посвященным человеком, то разрушили бы свою Церковь, и ушли бы от мира в голые пустыни, как отшельники прошлого. В может быть, наоборот. Уничтожили бы последних посвященных, чтобы навсегда скрыть страшную тайну. Да, это на них похоже: интриговать, скрывать и уничтожать то, что неясно.
Карланта обернулась и, не переставая играть, приподняла одну бровь. Удивленный, Кэларьян пересел на самый край стены. Он не ожидал, что Карланта попросит его спеть — музыка и так имела значение, понятное каждому глорпу, а каждый звук был для них словно буква. Но из уважения к Илготу стоило произнести слова Песни вслух. Подражая Карланте, старик выпрямил спину, высоко поднял голову и закрыл глаза. Голос, поначалу сиплый, быстро окреп, но от волнения порой взлетал до высоких нот — в такие моменты Кэларьяну чудилось, что магический поток, бурлящий от заповедных звуков, поглотит его целиком. Однако страшный корсийский акцент рвал светлые нити на части, и они испарялись в морозном воздухе, не набирая истинную силу.
Произнеся последние строки, Кэларьян замолчал, а девушка застыла, глядя перед собой. Теперь она будет ждать, когда с ней заговорит отец, но, конечно же, ничего не услышит. Даже если бы гэрка пробилась в Темный мир, услышать ответ умершего смог бы далеко не каждый посвященный. И не каждый смог бы принести необходимую для разговора жертву — человеческая жизнь. Если бы для этого не нужна была жертва, разве не отдал бы Кэларьян все на свете, чтобы просто сыграть на дудочке и услышать Эмилию? Отдал бы, даже зная, как она его презирает.
Он глубоко вдохнул, унимая лихорадочные мысли, как вдруг увидел, что Карланта подтянула ноги к груди, обвила их руками и сидит, как ребенок, ждущий трели соловья. Она ничего не слышала, но на лице ее была написана радость, и перед стариком тут же возникло давнее воспоминание: зимний день — один из тысячи дней в Глорпасе — они с Карлантой в его домике, он как раз пишет о религии глорпов, а девочка, услышав о невозможности разговора душ, доказывает, что это неправда, что все на земле могут услышать друг друга, но, может быть, не знают как. Кэларьян точно, как тогда, почувствовал глубокое презрение к себе за черствые слова. Глорпы не могли дотянуться до умерших, но к тайному знанию подобрались очень близко, хотя не знали этого. Видит Единый, лучше никому не знать.
Карланта заиграла прощальную Песнь, а когда закончила, повернулась к Кэларьяну со счастливой улыбкой:
— Все. Дедушка, ты как там?
— Ничего, — Кэларьян похлопал ладонями в толстых меховых варежках.
Глорпка недоверчиво его оглядела и потрогала щеку.
— Совсем окоченел? Я же вижу. Сердишься?
— Что? Нет. — Наверное, его выдало лицо. — Просто кое-что вспомнил.
Карланта ожидала продолжения, и он замялся, не желая произносить имя Эмилии вслух. — Помнишь, ты говорила, что, когда вырастешь, будешь по-настоящему слышать голоса мертвых?
— А, — Карланта усмехнулась, — да. Я была маленькой и считала, что взрослые говорят с ними, как с живыми. Но оказалось, что говорить можно только здесь, — она постучала себя по груди. — В общем, какая разница? — Она достала из-за пазухи флягу и протянула Кэларьяну.
— Может, и нет никакой разницы, — кивнул он, с благодарностью принимая флягу, что бы там ни было: чай или суп.
— Тогда почему мне нельзя позвать для тебя? Ту женщину, которую ты любил?
— Не надо, моя хорошая.
Все это было слишком сложно.
— Знаешь, как будет звучать «Эмилия»? — Карланта поднесла дудочку к губам, и гэрка издала несколько печальных звуков.
Кэларьян вскинул руку:
— Карланта, прошу тебя!
Даже если бы это было возможно, даже если бы он рискнул взглянуть в глаза Эмилии, она могла прийти не одна. Он понимал, что принесённая жертва должна была утянуть Ригелли на самое дно Темного мира без возможности выплыть, а сознание его едва ли могло вновь собраться, но все-таки боялся — суеверно, неразумно, как дремучий крестьянин. Возможно, чтобы не бояться другого — ведь если он встретится с Эмилией, он будет отвергнут.