Пажи расставили у кровати чаши, блюда и кувшины, но Вилиам даже не взглянул на еду, а подхватил из рук мальчишки плоскую, запертую на замок шкатулку. Шкатулка эта появлялась на подносе по пути от лестницы к спальне и содержала донесения Эно — старого шпиона, управляющего тайной службой столько же лет, сколько Вилиам управлял королевством.
Король зашарил по кровати, пытаясь сесть выше, но не смог подняться на ослабевших руках. Две недели миновало с тех пор, как он в последний раз сам садился, и Симель знала — будет умирать, а помощи не попросит.
Тейд засуетился, указывая, что делать, мальчики нырнули под руки короля и потянули — Вилиам скрипнул зубами от боли. Да что же они делают! Торопятся и не дают вздохнуть, тащат, когда можно просто подложить подушек. Пожалуй, любая старуха-сиделка понимала в этом больше, чем все именитые лекари вместе взятые. В конце концов, кто ближе больному: лекарь, проводящий больше времени с книгами, чем с людьми, или сиделка, привязанная к постели подопечного, по одному дыханию понимающая, спит человек или нет? Сравнение со старухами из Марскелла, так поразившими ее когда-то уходом за отцом, Симели не нравилось, а привычка видеть нужды больных утомляла. И совершенно не давала покоя, прежде чем все не будет сделано, как следует.
— Стой, — дернула она пажа за пояс. Тот остановился, не зная, кого слушать. Пока Тейд вполголоса призывал на нее кару Единого, Симель склонилась над королем и подставила плечо. Дождалась, пока он с шумом потянет воздух и приподняла — на вдохе любую боль терпеть проще.
— Подушки. Сюда. — Пажи сложили вместе несколько пухлых валиков. — Вот так.
Тейд возвел глаза к потолку, взял свои колбы и смешал питье в кубке. С поклоном предложил королю, но тому еще нужно было время — пока не выровняет дыхание, пить не станет.
— Подождите, — сказала Симель, устав от этих минут больше, чем от всей бессонной ночи. Тейд и не подумал отойти, пока Вилиам не вскинул раскрытую ладонь — тогда он отступил и пятился до самой ширмы, а пажи скользнули в дальний угол комнаты.
— Если хочешь, чтобы они тебя слушались, открой правду, — тихо проговорил король, вытаскивая из-за ворота ключ от шкатулки.
— Вы могли бы повлиять на них, сир.
— Негоже королю защищать служанок, — его взгляд полоснул, как сталь. — Но я мог бы замолвить слово за леди Марскеллскую. Впрочем, ей бы и не посмели указывать на место. Верно?
Симель промолчала, они не впервые говорили об этом. Она уже хотела идти — день принадлежал лекарям и камердинерам, а до ночи нужно было выспаться — но Вилиам тронул ее руку. В открытой шкатулке наверху лежал конверт с оттиском собачьей головы — печатью Марскелла. Письмо из дома!
Делая вид, что поправляет одеяло, Симель нагнулась, подхватила письмо и сунула его в рукав. Король протянул ей руку, и куда спешней, чем требовалось, Симель поцеловала его пальцы, ощущая легкое пожатие в ответ.
— Можешь быть свободна. Жду тебя вечером.
Поклонившись и коротко кивнув Тейду, она выскочила в коридор. Послание всегда волновало сильнее, чем она того хотела, пусть это и был всего лишь отчет мажордома. Но никто больше ей не писал, так что за этими сухими строками незримо звучали голоса всех знакомых: старой няни, латников, конюших, отца и Хави Бержа.
Искушение прочесть весточку было велико, но прежде, чем запереться от посторонних глаз, нужно ещё успеть к завтраку. Похлебка для слуг оставляла слегка голодной, но потом горячей еды уже не получишь — повара возьмутся за трапезу лордов. Конечно, прислуга Хаубера имела стол получше, чем иные купцы и священники, но он никогда не сравнится со столом барона — каждый день дичь и птица, а главное, никто не рвет себе лучший кусок.
Симель прошла мимо гвардейцев на страже и пропустила Этельреда, старика-камердинера — надушенного, гордого и немого, как рыба. Он не приветствовал никого из лекарей — те вытеснили его хозяйство за ширмой в спальне завалами колб и реторт; и не приветствовал сиделку — ночь без сна была ему не по силам, и даже этот пост он, в конце концов, уступил. Симель его понимала. Никто не любит терять хватку.
После жарко натопленной комнаты воздух снаружи казался холодным; толстые гобелены защищали коридор от сквозняков, но Симели все равно пришлось запахнуть меховую накидку. Ускорив шаг, она направилась к лестнице, и, когда гвардейцы наконец отвернулись, мимоходом протянула руку к самому древнему из ковров. Грубая техника отличала его от прочих: угловатые воины застыли друг перед другом в нелепых позах, земля была выткана большими неровными стежками, а кольчуги обозначены одними полосками. Ведя пальцами по истертой кромке, Симель касалась прошлого — полотно занимало это место уже больше сотни лет и останется у королевских комнат, пока не расползется по ниткам.