— Так, хватит ваньку валять! Стой, майор.
— Что это за ненормальный? — визгливо вскрикнул Петухов. И попытался быстрее проскользнуть в дверной проем. Он был явно испуган.
— Сейчас ты мне все скажешь! — Трубач, недолго думая, достал пистолет и приставил его к залысине Петухова.
— Трубач! Прекрати! Это не метод! — попытался успокоить его Голубков.
— А как еще с этими тварями разговаривать? Да у него на лице написано, что все это его рук дело.
— Но- но, что вы себе позволяете? — только и смог выговорить Петухов и жалобно повернулся к Голубкову: — Что он несет? Он же сумасшедший!
— Трубач! Отпусти его! — приказал Голубков. — Убери пистолет.
— Мне терять нечего! Я и его кончу, и себя. Нам всем нечего терять.
— Я буду стрелять, Трубач! — Голубков вытащил свой пистолет.
— А ведь Трубач прав, — вдруг спокойно сказал Пастухов. — Этот тип сам признался — больше некому. Он же один сидит на всех секретах. А пытался водить нас по пустыне.
Новая волна страха замутила глаза Петухова. Трубач это заметил. Он схватил майора за шею и чуть сжал пальцы:
— Ребята, посмотрите! Вот из-за этой сволочи умерла Светка! Я точно знаю, что это был ты! И я тебя спокойно, вот этими руками сейчас придушу!
— Товарищ генерал, умоляю, утихомирьте вашего подчиненного, — чуть слышно бормотал Петухов.
Голубков же, наоборот, проявил вдруг удивительное хладнокровие. Он спокойно спрятал свой пистолет и опустился в кресло. То же самое было и с другими — они заняли места как в зрительном зале, с явным удовольствием воззрившись на мучения Федора Яковлевича.
— Видите ли, многоуважаемый Федор Яковлевич, здесь не органы. Подчиненных у меня тут нет, мы все на равных. Так что приказать я никому ничего не могу. Могу только выразить вам сочувствие: Трубач в гневе — ничего страшнее не придумаешь.
Петухов беспомощно водил глазами в тщетной надежде получить помощь.
— Отвечай, сука! — Руки Трубача все плотнее сжимались на его шее.
— Что вам от меня нужно? — только и сумел прохрипеть Петухов.
— Правды.
— Я… я уже все сказал.
— Нет! Врешь, гадина! — И Трубач с еще большей силой встряхнул его. — Я хочу знать, зачем тебе нужно было отравить тот город?
— Отпустите меня. Я никого не хотел травить… Трубач ослабил хватку, поставил уже почти посиневшего Петухова на пол, но рук с его шеи не убирал.
— Врешь. — Пальцы Трубача снова слегка напряглись.
— Я… это не я… Это они…
— Кто — они? Кому ты рассказал о яде?
— Я не знаю… Я о них ничего не знаю, я их не видел.
— У вас остались хоть какие-то наводки? — спросил Пастухов.
— Нет, они сами на меня вышли. Они только взяли эту документацию.
— Зачем вы ее им отдали? — еще раз встряхнул Петухова Трубач.
— Они хорошо заплатили. Я не догадывался о последствиях…
— Сука! — громовым голосом прокричал Трубач, глаза его налились кровью.
На мгновение всем стало по- настоящему страшно. Такого еще с добродушным Трубачом никогда не было.
— Сколько тебе заплатили? — продолжил тот свой допрос.
— Сто… сто тысяч… баксов.
— Что это был за яд? Из неучтенного запаса?
— Да.
— Где и когда он был разработан?
— В восьмидесятые годы, в одной из научно- исследовательских биохимических лабораторий Ленинграда.
— Ее номер, координаты?
— ХР-384, — машинально, совершенно не напрягая память, выдал код лаборатории Петухов.
Билл тут же ввел код лаборатории в свой ноутбук.
— Где хранились запасы?
— На нашем складе. Я им оформил документы как на вакцину.
— Сказочник! Он ведь тогда нам почти правду сказал! — совершенно искренне удивился Голубков.
— Лучший способ скрыть правду — сказать ее, — заметил Пастухов.
Артист снял ремень, сделал петлю.
— Сейчас будем судить тебя по законам военного времени. — С этими словами Артист накинул петлю на шею Петухова.
— Подумайте, какую ответственность вы за это понесете, — пролепетал тот.
— Я думаю, скоро все встретимся на том свете, — сказал Артист, демонстративно разглядывая крюк, на котором висела в кабинете Голубкова люстра под хрусталь.
— Постойте! — взмолился Петухов. — Я… Я могу еще исправить ситуацию.
— Это каким, интересно, образом?
— Не знаю, — честно признался Петухов.
— Тогда — твое последнее слово, — сказал Трубач.
— Не убивайте!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Вашингтон
20 декабря 1986 года, 11.44
На вопросы этого человека Соня не отвечала принципиально. Он приходил каждый день в одно и то же время. Переступая порог ее камеры, больше похожей на больничную палату, он церемонно здоровался и бесстрастно смотрел ей прямо в лицо.
Да, эти люди везде одинаковы. С сотрудниками спецслужб у нее отношения никогда не складывались.
— Мисс Софи, вы еще долго собираетесь молчать? — Она не удостоила его ответом.
— Постарайтесь понять, так долго продолжаться не может.
Соня ощутила полную безысходность. Этот набор фраз он повторял каждый день уже около месяца. Конечно, так долго продолжаться не может, никто бы этого не выдержал, а уж она в нынешнем состоянии — тем более.
Сил уже не было. Пришлось сдавать позиции.
— Постараюсь продержаться подольше! — сказала она по- русски.
— Я вас не понимаю, — последовал ответ по- английски.
— Тогда позови переводчика. — Соня упрямо продолжала дискуссию на родном языке.
— Так не годится!
— Конечно, не годится. А ты чего хочешь?
— Мисс Софи, постарайтесь понять…
Соне надоело ломать комедию, и она промолчала.
— Постарайтесь понять, что чем раньше мы добьемся результата…
— Тем раньше я стану не нужна, как отработанный материал. — Это была первая фраза, сказанная ею по- английски за все последнее время.
— Радует, что мы хотя бы понимаем друг друга.
— Это иллюзия, просто вы мне надоели до чертиков!
— Зачем так невежливо?!
На что он вообще рассчитывает?! Он что думает; они на приеме у английской королевы?! С чего это она должна с ним миндальничать и стараться выбирать выражения? Надо называть вещи своими именами: тюрьма так тюрьма — и вести себя соответственно.
— Мне кажется… мне кажется, вы не понимаете, с кем имеете дело.
— Не исключено. Тогда потрудитесь уточнить, с кем именно.
— Вы прекрасно понимаете, о чем я.
Вот тут он ошибается. Она действительно не понимает, что здесь делает, чего им от нее надо, какой такой страшный секрет она может выдать?! Ей даже приходили в голову мысли, что разведчикам, обремененным настоящими государственными тайнами, в такой ситуации должно быть легче: они хотя бы знают, за что все это и почему, и потом, у них есть конкретное задание. С того самого взрыва в гараже Соня лихорадочно ворошила в памяти свое прошлое и не могла найти ничего. Почти ничего…
Что касается последних намеков следователя, то тут он прав — взаимопонимание было полным. Они оба прекрасно понимали, с чем можно сравнить это заведение.
— Не злите меня. Это не в ваших интересах.
— Начинаются угрозы? Вполне в традициях вашей «конторы».
— Это неконструктивно.
— Как вам будет угодно.
— Хорошо, раз уж вы изволили разговориться, повторю мои вопросы еще раз.
Опять! Уже в который раз. В один прекрасный день она его голыми руками задушит, и сил хватит, настолько уже стала невыносимой эта ахинея.
— Я этого не выдержу.
— Потерпите.
— Не надо. Я все помню. Не стоит лишний раз сотрясать воздух.
— Тогда я, пожалуй, послушаю.
— Еще раз повторяю: мне нечего сказать.
— Боитесь оказаться «отработанным материалом»?
— Я действительно не понимаю, о чем идет речь.
У следователя аргументов было немного, и, совершенно очевидно, ему самому порядком надоело переливать из пустого в порожнее.