Жак решил снова подойти к Софии непосредственно перед ужином, но его плану не суждено было осуществиться. Монтегю были старомодными людьми, чтившими традиции дома, и поэтому, когда Жак вошел в залу для ужина под руку с мисс Полиной Монтегю, он, к своему разочарованию, увидел, что мужчины и женщины сидят по разные стороны стола.
Он видел перед собой множество красивых лиц, но обращал внимание только на одно, которое ни разу не повернулось в его сторону. София сидела рядом с маркизой де Вийер, слишком далеко, чтобы он мог слышать, о чем они говорили, но достаточно близко, чтобы видеть каждое движение и выражение ее лица и предполагать оттенки ее чувств. София пыталась скрыть свою реакцию на слова маркизы под густыми черными ресницами, но Жак заметил искорки любопытства в ее глазах, и они проникли прямо в его сознание.
Вспоминая ее слова: «Это моя личная жизнь!», он скрежетал зубами. Единственной страстью, которую она по своей воле продемонстрировала ему до настоящего времени, был гнев. Он поступил глупо, упоминая ее мужа. И то, что он впутал сюда де Вийеров, прозвучало так, будто они были его личными шпионами. Он много отдал бы за то, чтобы узнать, о чем маркиза говорила ей в настоящий момент, так как отлично понимал, что любое благоприятное высказывание о нем может иметь противоположный эффект.
Спустя некоторое время девушки наконец получили то, чего они так хотели — заиграла шотландская музыка, и все молодые люди присоединились к ним, чтобы станцевать несколько энергичных рилов подряд. Леди Гамильтон уговорили принять участие в первом танце, после чего она оставалась в стороне, разговаривая с очаровательной пожилой леди. София избегала смотреть в сторону Десернея, и ее лицо было мрачным. Она стояла безучастно в спокойной сдержанной манере, которая так гармонировала с ее классической красотой, но Жак видел гораздо больше — слегка опущенные уголки ее губ, завуалированное разочарование в глазах, румянец, который то появлялся, то пропадал на ее высоких скулах.
Он знал фамилию нерасположенной к нему пары. Это были Эллвуды с Бедфордской площади, которых не было дома в ту ночь беспорядков. Почтенный Август Эллвуд был вигом, членом парламента и занимал высокую должность в Министерстве иностранных дел. Все это Жак узнал из тех расспросов, которые он сделал прежде, чем отправился искать Софию после своего освобождения. До настоящего времени Жак не придавал какого-то особого значения фигуре Августа Эллвуда. Но теперь он был уверен, что за его недавним вмешательством скрывалось нечто большее, чем обычная грубость. Он был достоин пристального внимания. Точно так же, как и его жена, которая в этот момент как раз собиралась попрощаться с хозяевами дома. Прежде чем уйти, леди Эллвуд бросила на Десернея пристальный взгляд через комнату, на который Жак ответил своим, красноречиво сообщавшим: «Да, мадам, вы можете быть уверены, я останусь здесь дольше вас».
Когда она отвернулась, Жак увидел намек на нечто, что заинтриговало его. Это был страх.
София задержалась до тех пор, пока Полину и Элизабет уговорили отправиться спать, и осталось всего несколько гостей. Мужчины заканчивали роббер за карточными столами, остальные в зале для ужина пили кофе. Она задержалась ради Онории и ради себя самой. София знала, что Десерней подойдет к ней в конце бала, и эта мысль весь вечер не оставляла ее. Оставались вопросы, на которые нужно было получить ответы.
София подумала, что Онория могла бы присутствовать при разговоре. Десерней произвел на нее неизгладимое впечатление на этом ее первом балу, она была совершенно очарована этим французом. Но Онория выполняла свои обязанности у кофейного столика, где один из младших офицеров настойчиво добивался ее внимания. Десерней принял свою чашку от Онории с улыбкой, сказал ей несколько приятных слов, затем направился в тот угол, где на диванчике в одиночестве сидела София.
— Могу я присоединиться к вам? — в его голосе вновь послышались ласкающие интонации.
— Если вы желаете.
Она держала чашку с кофе в руке, а ее перчатки, палантин и ридикюль лежали рядом с ней на бархатном сиденье. Жак поставил свой стул рядом с диванчиком так, чтобы самому сидеть лицом к комнате, в то время как лицо Софии, обращенное к нему, было скрыто от испытующих взглядов остальных. Он поступил деликатно и предусмотрительно, что вызывало недоумение, так как его манеры так часто были вызывающе откровенными. Но буквально через секунду он вернулся к своему обычному стилю поведения.