- Не трогайте его, - сказал Демьян, когда Вещерский потянулся было к телу.
И тот, что характерно, руки убрал.
- Вот-вот, - некромант обошел мертвеца по дуге. Вытянув шею, прислушался к чему-то, кивнул и вперился в жандарма. – Одежда где?
- Не имею чести знать! – рявкнул тот, вперившись в Ладислава совершенно честным взглядом.
- Так выясни.
- Выясни, - подтвердил Вещерский. – И не приведи вас Господь, чтоб даже пуговица пропала…
Он посмотрел превыразительно, и жандарм слегка побледнел.
- Проклятый он, - добавил Ладислав, присаживаясь на корточки. Теперь голова его находилась вровень со столом. – И не просто проклятый… ты что видишь?
- Туман, - Демьян потрогал шею. Рисунок кровить перестал, но не исчез, напротив, казалось, что он лишь крепче въелся в кожу. – Вокруг тела. Неправильный. Не такой, как у… вас.
- А какой?
Вот как ему описать? Туман он… он, конечно, разный, но, похоже, Демьян слов-то подходящих не знает.
- У вас он плотный такой. Живой. А этот… еще там, когда он жив был, будто растекался. Размывался. А тут…
- Тонкое тело разрушается в течение часа после смерти. Иногда, в ряде случаев, оно сохраняется до двух-трех часов… если провести специальный обряд, можно остановить распад на несколько дней или, как я слышал, даже недель…
- Нет здесь тонкого тела, - сказал Вещерский, все же подходя к телу. Туман вяло качнулся.
- Нет. И не было… как мне кажется, - Ладислав ткнул в тело пальцем. – Надо Никанора позвать, пусть этого голубчика распотрошит. Думаю, много интересного найдется. Кстати, помоги перевернуть.
И Демьян, не без труда преодолев брезгливость, - прикасаться к туману не хотелось, исполнил просьбу. И почему-то не удивился, увидев на спине покойного странный рисунок, похожий на кривоватую, словно ребенком намалеванную, паутину.
- И что это? – Вещерский поскреб кончик носа.
- Это? Это свидетельство или преступного замысла, или необъятной человеческой глупости, - Ладислав паутину потер, и туман вокруг тела всколыхнулся. – А скорее всего, и того, и другого… отпускай. Сердце, стало быть?
- Сердце, - подтвердил Демьян.
Он и теперь видел туман, в это сердце проросший, подернувший его, словно плесенью. И не только его. Эта плесень и кожу мертвеца покрывала, и пробиралась внутрь. И… если не сегодня, то завтра человек бы умер. Знал ли он?
Сомнительно.
- Вот, что бывает, когда люди обыкновенные пытаются использовать чуждую им силу… - Ладислав провел над телом ладонью. И отступил. – Мне другое интересно. Откуда это вообще взялось?
- Мне тоже интересно. Что вообще это значит, - Вещерский указал то ли на мертвеца, то ли на печать. – И я был бы несказанно благодарен, если бы ты, дорогой мой друг, снизошел до объяснений.
- Снизойду, - согласился Ладислав. – Только сперва поем. И… прикажи его сжечь. А лучше сам. И одежду тоже.
- А вещественные?
- Пусть составят опись, и снимки сделают. Хватит. Главное, чтобы руками не прикасались.
- Проклятье?
- Мертвомир. Здорового человека вряд ли убьет, но ночные кошмары никого еще счастливым не делали…
- А… - Вещерский кивнул на Демьяна.
- А ему все едино, он уже одной ногою там.
Но руки Демьян все же помыл, хотя… след от чужого тумана остался и после мыла, правда, ненадолго. Стоило отпустить собственную силу, и на ладонях вспыхнуло темное пламя. И туман исчез. А по крови будто тепло прокатилось, хотя и слабое.
Беседу продолжили в ресторации, в которой, собственно, и оставили княжну с Василисой. Ресторация была из числа тех, которые Демьян в прошлой-то жизни обходил стороной, ибо казались они ему чересчур уж пафосными и дорогими. И тут позолота сперва смутила, как и невозмутимость швейцара, распахнувшего дверь.
Алая дорожка.
Белый мрамор стен. Картины огромные в тяжелых рамах. Кадки с пальмами.
Музыка.
Запахи закружили, окутали, и в животе заурчало, причем как-то так громко, что урчание это услыхали, кажется, и музыканты.
- Привыкай, - сказал Ладислав. – Они в родстве с живой стихией состоят, которая вполне способна стать источником физического насыщения, коль нужда выпадет. А мертвомир во многом силы тянет. Вот и приходится пополнять наиболее простым и доступным способом.
Рот наполнился слюной, и Демьян только и смог, что кивнуть.
И что получается? Он ныне обречен быть вечно голодным? И чувство это нарастало, грозя вовсе лишить рассудка. Никогда-то в жизни он не был настолько голодным.
Княжна выбрала стол у окна, меж двух пальм, которые, склонившись друг к другу, сцепились огромными зелеными листьями. Устроившись с удобством, она глядела на улицу и казалась отрешенною, супругу лишь кивнула. На коленях ее лежала папка с бумагами, которые княжна, кажется, просматривала. И Демьян подозревал, что прочла она вовсе не то, чего желала.
Супруга она приветствовала кивком.
А Демьяна с некромантом, кажется, и вовсе не заметила. В отличие от Василисы. Та… сидела с крохотною чашкой кофе, которую держала аккуратно, и молчала. Но вот во взгляде ее виделся вопрос.
- Он умер, - сказал Демьян, надеясь, что информация эта не является тайною. –Сердце отказало.
- Сердце?
- Он испугался. Побежал. И то, и другое – достаточная причина, чтобы слабое сердце подвело, - ответил за Демьяна Ладислав. И стул отодвинул, плюхнулся, вытянул ноги и меню принял от полового. Покрутил в руках и велел: - Несите.
- Что?
- Все. И много…
- Уха стерляжья? Консоме из дичи? С волованами или буше? – половой согнулся и говорил тихо, но четко. – Стерляди паровые? Жареные рябчики? Лосось с соусом тартар?
- Вот-вот… все и неси… - Ладислав определенно пребывал в настроении. – И побыстрее…
Он похлопал себя по впалому животу.
- Значит… - спросила Василиса. – Это… не я его?
- Определенно, нет. Это он сам себя, - Вещерский опустился на диванчик подле супруги. – Я могу помочь?
Марья склонила голову, вздохнула и ответила:
- Можешь… можешь кое-что узнать? Только… не уверена, что это… будет приятное знание.
Вещерский молча поцеловал ей руку.
Глава 9
Василиса никогда-то не любила семейные обеды, еще с тех самых пор, пока жива была бабушка. И не просто жива, но когда она, еще не утомившись светом, обреталась в городском их дома. В ее присутствии обеды эти проходили в тяжелом молчании. Василису тяготило и пространство столовой, казавшейся вовсе уж необъятною, и огромный стол, способный вместить сотню гостей, но чересчур большой для семьи Радковских-Кевич.
Белый снег скатертей.
Хрупкость костяного фарфора, для которого она была чересчур неуклюжа. Столовое серебро. Лакеи, словно призраки. И правила, бесконечные правила… и, наверное, не она одна мучилась этою повинностью, если, стоило бабушке удалиться в поместье, как все переменилось.
Не сразу, нет.
Батюшка с матушкой сбежали в Египет, а Марья, если и пыталась повторить сложное действо, больше походившее на церемонию, нежели обед, то у нее не выходило. А потом и Марья замуж вышла, и Настасья уехала, а бабушки вовсе не стало.
Как и семьи?
Пожалуй что. Александр пафоса столовой не жаловал, да и вовсе зачастую столовался вне дома. Одной же Василисе в огроменной обеденной зале было еще более неуютно, нежели прежде.
И все-таки семьей не принято было обедать в ресторации.
Даже в хорошей ресторации.
И чтобы под музыку, которая звучала откуда-то издалека, этаким неназойливым фоном. И разговаривать о пустяках, обо всех и сразу.
Смеяться.
Спрашивать. Тянуться через стол за солонкой или еще за каким пустяком. Шутить… это не было семейным обедом в полной мере. И все же было. Именно таким, который не в тягость.
И он длился.