Сама она шлюха и мегера! Надо же — так говорить о ее мамочке! Мери сжала кулачки. Сесили не заслужила, чтобы родные отца так о ней отзывались!
— Ну что, голубчик, ты покушал? — ласково спросила Дженни, которая, думая о своем, ничего не слышала.
Мери постаралась спрятать охватившие ее обиду и гнев за улыбкой, которую научилась как по команде наклеивать на личико, и попросила налить ей еще чашку молока.
Несколько минут спустя пришел учитель Мери Оливера и объявил, что пора начинать урок географии. Мери поплелась за ним в кабинет сэра Эдварда, где оборудовали класс. В коридоре они встретили леди Рид: она вышла проводить гостью. Обе женщины поздоровались с педагогом, пожелали ему успешной работы, а Мери Оливера каждая наградила обидно-высокомерным взглядом, впрочем, довольно благосклонным, но все-таки он возбудил в душе девочки куда больше ненависти, чем благодарности.
— Ангел мой, подумай: в обличье мальчика ты получаешь от леди Рид то, чего не может получить ни одна девочка на свете! Тебе дают уроки лучшие учителя, а заодно тебя учат сражаться, защищать себя! Если бы я все это умела, Мери, если бы женщин нашего времени допускали к таким познаниям и умениям, мы… я была бы свободна! Мы с тобой были бы свободны! Тебе нельзя упускать такую удачу, подобный шанс выпадает хорошо если раз в жизни, — принялась в тот же вечер убеждать дочку Сесили, сразу после того как Мери, кипя гневом, рассказала ей о пережитом на кухне. — Бери все, что тебе предлагается. И помни: благодаря этому никто и никогда не станет тебе хозяином!
Мери покачала головой и — вернулась на следующее утро к леди Рид.
«Бери все, что тебе предлагается!» Хм… Бери, что дают… Нет, этого мало!
Начиная с первой минуты, как девочка вошла в дом после ночной беседы с Сесили, она решила: брать, что дают, ей явно недостаточно!
Мери превратилась в примерную ученицу — набросилась на грамматику и арифметику, зубрила латынь и французский, увлеклась географией и астрономией, словом, поглощала знания не менее жадно, чем вкуснющие, просто-таки тающие во рту сдобные булочки, которые милая Дженни старалась положить так, чтобы они всегда оказывались у Мери Оливера под рукой.
Пастор Ривс обучал ее по Евангелию Закону Божьему и внушал необходимость строгого следования заповедям протестантской веры, знакомя с ними досконально. Священник был с нею доброжелателен и терпелив, но девочка не могла отделаться от мысли о том, что он вовсе не ценит ее собственных достоинств, а старается так главным образом ради того, чтобы угодить бабушке своего «воспитанника», шедрой приходской благотворительнице.
Когда пастор требовал перечислить десять заповедей, Мери за спиной скрещивала пальцы, чтобы не считалась та, которую она бессовестно нарушала: «Не укради».
Она не по своему выбору родилась в бедности. А в том, что Сесили так бедной и осталась, виноваты идиотские принципы богачей и их отвращение к неравным бракам. Значит, пришло время вернуть матери ту жизнь, которую у нее украли. И девочка принялась потихоньку воровать: то стащит кусочек сахару, то шоколада, да чего угодно — лишь бы само попало к ней в руки и поместилось в карманах — из того, что простодушная Дженни оставляла на кухне в пределах досягаемости. А кухарка все время так поступала — прямо как нарочно!
Некоторое время спустя в дом леди Рид явился Тобиас. Дженни присела перед ним в изысканном реверансе:
— Какая честь для нас ваш визит, мистер Тобиас!
Мери в это время была в прихожей, едва успела разуться. Она только что в первый раз брала урок верховой езды, и теперь — из-за того, что девочка мешком свалилась с лошади, — у нее ужасным образом ныла лодыжка. Когда вошел Тобиас, она как раз, усевшись на стул, растирала больное место.
Мери Оливер, увидев дядю, сразу же вскочил, встал босыми ножками на пол и, сказав: «Добро пожаловать, сэр!», склонился перед важным господином в глубоком поклоне. Тобиас отвернулся, всем своим видом выражая презрение. Мери это не рассердило, вот уж к чему-чему, а к такому она была давно готова. Пока Дженни помогала новоприбывшему освободиться от верхней одежды, шляпы и трости, девочка притаилась в уголке коридора близ двери в прихожую, чтобы как можно лучше рассмотреть этого вреднюгу-дядюшку.
Она вынуждена была признать, что этот самый Тобиас очень хорош собой. Лет ему, самое большее, тридцать пять, костюм на нем отличного покроя и превосходно сшит: вон как подчеркивает гибкую талию и обрисовывает широкие плечи… Вообще и фигура красивая, и лицо: живые такие черные глаза, длинные, тоже черные, волосы, подстриженные и завитые, чтобы выглядеть как парик придворного. Но каким бы дядюшка ни был красавцем, Мери все равно виделись в нем одни только самодовольство и спесь.