Она спрятала лицо у него на груди в порыве невыразимой нежности.
— Разве ты должен говорить это мне? Разве я не видела твое лицо, когда на улице к нам приблудилась бездомная собака? Когда ломовая лошадь, стоявшая у обочины… О, сейчас не время говорить это, но, как ты думаешь, за что я тебя люблю? Разве за то, что ты такой красивый? Или такой умный? Или так хорошо одеваешься?
Он улыбнулся, поглаживая ее по волосам, потом осторожно отвел руки и поцеловал ее.
— Все, что я люблю, — внутри тебя, где никто, кроме меня, не может этого увидеть. В тебе так много хорошего, ты такой замечательный — но это все внутри, только для меня, только я об этом знаю. — Наконец она подняла голову, глаза ее блестели.
— Не надо, — сказал он нежно, — я этого не достоин.
— Я сама устанавливаю цены, и не пытайся сбить их, — с упреком сказала девушка. Она бросила взгляд на дверь, о которой оба совсем было забыли, и сияние на ее лице немного померкло. — А что они? Неужели они думают?..
— Полагаю, пока они убеждены процентов на пятьдесят. Иначе не держали бы меня так долго… Как им удалось впутать тебя?
— Когда я вчера вечером вернулась домой, мне передали, что ты звонил в шесть часов. Я не могла лечь спать, не узнав так или иначе, чем все кончилось, и в конце концов перезвонила тебе около одиннадцати. Они были уже здесь и сразу же отправили человека побеседовать со мной. И с тех пор со мной постоянно кто-то находился.
— Великолепно! Они продержали тебя на ногах всю ночь! — возмутился он.
— Я бы и не смогла заснуть, зная, что ты попал в беду. — Ее пальцы скользили по его лицу. — Сейчас важно только одно. Все остальное — ерунда. Это дело надо обязательно прояснить. У них, должно быть, свои способы обнаружить, кто же на самом деле сделал это. Что ты им рассказал?
— Про нас с тобой, ты имеешь в виду? Ничего. Я пытался не впутывать тебя.
— А может быть, в этом и заключается сложность? Они, наверное, поняли, что ты что-то недоговариваешь. Теперь я здесь, так, может, лучше рассказать им о нас все, что им нужно знать? Нам нечего стыдиться или бояться. Чем быстрее ты им расскажешь, тем быстрее все это кончится. И они, вероятно, уже догадались по моему поведению, что мы без ума друг от…
Она неожиданно замолчала. Берджесс вернулся в комнату. У него был довольный вид человека, который получил то, что хотел. Когда остальные двое вошли следом, Хендерсон даже заметил, как он подмигнул одному из них.
— Машина внизу отвезет вас домой, мисс Ричмен.
Хендерсон шагнул к нему:
— Послушайте, нельзя ли не впутывать сюда мисс Ричмен? Это несправедливо, она не имеет никакого отношения…
— Это полностью зависит от вас, — ответил Берджесс. — Мы привезли ее сюда только потому, что необходимо было напомнить вам…
— Все, что я знаю, все, что я могу рассказать, в вашем распоряжении, — со всей искренностью убеждал его Хендерсон, — если только вы проследите, чтобы к ней не приставали газетчики, чтобы они не добрались до нее и не раздули историю.
— При условии, что вы скажете правду, — предупредил Берджесс.
— Обещаю вам. — Он повернулся к девушке и прибавил более мягким тоном: — Отправляйся домой, Кэрол. Поспи немного и не переживай, скоро все будет в порядке.
Она поцеловала его на глазах у всех, словно желая показать, что любит его.
— Ты позвонишь мне? Позвони, как только сможешь, лучше прямо сегодня, если можно!
Берджесс проводил ее до двери и сказал полицейскому, стоявшему там на посту:
— Скажи Тирни, пусть никого близко не подпускает к этой молодой леди. Не называть ее имени, не отвечать ни на какие вопросы, не давать никакой информации.
— Спасибо, — взволнованно сказал Хендерсон, когда Берджесс вернулся. — Вы отличный парень.
Детектив посмотрел на него без всякой симпатии. Он уселся, вытащил блокнот, неровной линией перечеркнул две или три густо исписанные страницы и перевернул лист.
— Давайте начнем, — сказал он.
— Начнем, — согласился Хендерсон.
— Вы сказали, что поссорились с женой. Это остается?
— Это остается.
— Из-за двух билетов в театр? Остается?
— Из-за двух билетов в театр и развода. Остается.
— Теперь уточняем. Значит, вы питали друг к другу враждебные чувства?
— Не было никаких чувств — ни враждебных, ни дружеских. Можно сказать, все чувства исчезли. Некоторое время назад я уже просил у нее развода. Она знала о мисс Ричмен. Я сам рассказал ей. Я не пытался ничего скрывать. Я старался найти достойный выход. Она отказала мне в разводе. Встречи на стороне — не для меня. Я не хотел этого. Я хотел, чтобы мисс Ричмен стала моей женой. Мы изо всех сил старались не переходить границ, но это был ад, я не мог больше этого выносить. Неужели необходимо рассказывать?
— Весьма.
— Позавчера вечером я говорил с мисс Ричмен. Она видела, что это меня мучает. Она сказала: «Давай я попробую поговорить с ней». Я сказал: «Нет». Она предложила: «Тогда сам попробуй еще раз. Попробуй как-нибудь по-другому. Поговори с ней рассудительно, постарайся убедить ее». Мне этого не хотелось, но я решил попробовать. По телефону с работы я заказал столик на двоих в нашем любимом ресторане. Я купил два билета на шоу, первый ряд у прохода. В последнюю минуту я даже отклонил приглашение моего лучшего друга на прощальный вечер. Джек Ломбард на несколько лет уезжает в Южную Америку, для меня это была последняя возможность повидаться с ним перед отплытием. Но я был тверд в своем намерении, я хотел доставить ей удовольствие, чего бы мне это ни стоило.
Но когда я пришел домой, то увидел, что все напрасно. Она вовсе не хотела никакого примирения. Ей нравилось такое положение вещей, и она не собиралась менять его. Признаюсь, я потерял терпение и взорвался. Она выжидала до последней минуты. Она видела, что я собираюсь, принимаю душ, переодеваюсь. Затем она села и расхохоталась. «Почему бы тебе не пригласить ее вместо меня? — подзуживала она. — Чего ради терять целых десять долларов?»
Тогда я прямо у нее на глазах позвонил мисс Ричмен.
Но даже тут мне не повезло. Ее не было дома. Марселла веселилась вовсю и не скрывала этого.
Вы знаете, каково это, когда над вами смеются. Чувствуешь себя дураком. Я пришел в такую ярость, что у меня потемнело в глазах, и заорал: «Я сейчас пойду на улицу и приглашу вместо тебя первую встречную! Первую же девицу в кудряшках и на высоких каблуках, которая пройдет мимо, не важно, что за девицу!» Я схватил шляпу и захлопнул за собой дверь. — Его голос становился все слабее, словно кончался завод. — Вот и все. Я не могу рассказать больше, при всем желании. Это правда, а правду нельзя изменить.
— А после вы пошли по тому же маршруту, как нам рассказали? — уточнил Берджесс.
— Да, все точно. Только я был не один. Со мной была дама. Я сделал то, что и грозился сделать: подошел к какой-то женщине и предложил ей вместе пообедать и сходить в театр. Она согласилась, и мы провели вечер вместе и расстались за десять минут до того, как я вернулся домой.
— В котором примерно часу вы встретились с ней?
— Через несколько минут после того, как я вышел. Я зашел в какой-то бар, не помню точно, на Пятидесятой улице, и именно там увидел ее… — Он пошевелил пальцами. — Постойте, я сейчас только вспомнил. Я могу точно сказать, когда я подошел к ней. Мы оба одновременно посмотрели на настенные часы, когда я показывал ей билеты в театр. И было ровно десять минут седьмого.
Берджесс поскреб ногтем нижнюю губу.
— Что это был за бар?
— Не могу точно сказать. Я помню только, что над входом была красная вывеска.
— Вы можете доказать, что были там в десять минут седьмого?
— Я только что сказал вам. Почему? Почему это так важно?
Берджесс сказал, растягивая слова:
— Я бы мог оставить вас в неведении, но это было бы глупо. Я скажу вам. Ваша жена умерла ровно в шесть часов восемь минут. Часики, которые были у нее на руке, ударились о край туалетного столика, когда она упала. Они остановились ровно, — он прочитал по своим записям — в 6.08.15. — Он отложил блокнот. — Ни одно существо, обладающее парой ног или даже парой крыльев, не могло быть одновременно здесь и там, на Пятидесятой улице, спустя одну минуту сорок пять секунд. Докажите, что вы были там в десять минут седьмого, и вы свободны.