— Никто чужой вокруг не тёрся?
Снаружи стражу несут молодые дружинные, глаза округлили, никак в толк не возьмут, чего это старик выбежал, сломя голову, всполошился. Оно и понятно, скучно им летописную сторожить, это ведь не мечом махать и всяким иным образом удальством разбрасываться направо и налево.
— Нет, не видели никого, дядька Стюжень. А что?
— А ничего. Был кто-то внутри.
Переглянулись, почесали затылки.
— Мы не отлучались.
— Не говорю, что в ваш черед, но кто-то сюда заглянул.
— Пропало что?
Переглянулись, невольно поправили пояса и остальную справу.
Верховный сомкнул брови на переносице, слегка наклонил голову так, чтобы взгляд царапал седые щётки над глазами, медленно и значимо отвесил парням в уши:
— Ничего нет сейчас важнее свитков за этой дверью. Ни-че-го!
Парни ещё раз переглянулись, понятливо кивнули.
— Кто-то чужой был в летописной, — Стюжень тяжело привалился к дверному косяку в доме Урача.
Старый товарищ помедлил, оторвался от ступки, тревожно повернулся.
— Что-то пропало?
— В том всё и дело, что не пропало.
— Но кто-то был?
— Был.
— И чего хотел?
— А давай, старый, покумекаем. — Стюжень отлепился от косяка, заложил руки за спину, мерно заходил по горнице, — может зря щёки дуем, свистим вора. Достоверно знаем — кто-то был, но ничто не пропало. Так?
Урач кивнул.
— Тогда, старый, скажем о себе то, что мы есть на самом деле — замшелые дураки, у которых под носом некто творит то, что хочет. Так?
Урач усмехнулся, кивнул. Так.
— Будем считать, что он сделал то, за чем ходил. И это не кража, не порча. Тогда что?
Урач закусил ус, огладил бороду.
— Почитать приходил?
— Если не красть и не портить — только читать. Но зачем? Живёт не тужит какой-то любитель летописных свитков, о котором мы знать не знаем? Да притом такой, что жить не может без строчки на ночь? Вместо колыбельной сам себе начитывает на сон грядущий?
— Одно я знаю точно, — Урач вздохнул, пару раз тренькнул пестиком в ступке, — если залез чужак, но ничто в глаза не бросилось, значит бросится со временем.
Стюжень остановился, остро зыркнул на собрата, довольно хмыкнул.
— Он сделал то, что ударит нам по башке через какое-то время. Что? Подстережёт и приголубит по темечку?
— О да, когда в макушку прилетает свиток на дубовой болванке, это как раз тот случай, когда собственное прошлое стучит по башке. Без всяких иносказательностей.
Верховный какое-то время таращился на Урача с любопытством.
— Ты ведь лет на десять моложе меня?
— Вроде того.
— Вы только поглядите, малец ещё, а соображает! Далеко пойдёшь! Только сопли подбери, поскользнёшься!
— Поскользнусь — дальше уеду. А далеко не нужно. Просто чуть дальше тебя.
Старики загоготали. Урач смеялся, ворожца трясло, а рука его мерно ходила в ступке, только пестик позвякивал, Стюженя пополам перегнуло, ровно в животе заненастило, так и ржали оба, пока смешинка не растаяла.
— Уф-ф, — Урач вытер глаза рукавом, осел на лавку, отфыркался, чисто конь.
— Теперь и впрямь живот заболит, — Стюжень отдышался, несколько раз вдохнул-выдохнул. — Когда молодой был, мне о пузо дрын ломали с голень толщиной. И не гнилушку какую-нибудь!
— Ты давай возвращай себя былого, начинай пузо нагружать, авось понадобится. Вон что творится кругом.
Верховный лениво отмахнулся. Поднял кулак, покрутил так-сяк.
— Во какие на животе под шкуркой валуны катались, восемь штук, один к одному!
— Как же тебя в ворожцы занесло? Тебе ворожить — всё равно что кузнечным молотом орешки колоть.
Стюжень махнул рукой, помолчал.
— С князем, Отвадовым батюшкой это было. В походе на полдне. Зарубились мы дружина на дружину, но их вышло больше нашего, и крепенько нам тогда досталось. Рассеяли, можно сказать, по степи разогнали да по перелескам. Мы потом долго хорохорились, дескать, сами отступили, замануху готовили, но… В общем, втроём спаслись, князь, я и Льняной. Льняной ранен был, дышал через раз, вот-вот дух отпустит.