Чудовищная рефракция перекраивала пространство, и озеро выглядело вогнутым, как чаша с халцедоновым ободком, слипавшимся с низкими облаками. Пребывая в состоянии непреходящей эйфории, Герман Данилович не заметил как остался с Люсей вдвоем. Они вяло болтали о том о сем, замолкая надолго, думая о своем.
— Помните, вы обещали погадать мне на картах? — спросил Герман Данилович, разгребая прутиком голубоватый пепел. Выкатив испекшиеся сохранившие жар картофелины, бросил тонкую веточку в дотлевающую россыпь.
— Разве? — Люся устремила на него невидящий сосредоточенный на каких-то внутренних переживаниях взгляд, и, будто бы снимая паутину, провела рукой по лицу. — Не помню. Да и не умею, по правде сказать. Просто так, наверное, сболтнула.
— Хотите? — предложил он, сдувая с картошки тонкую пудру.
— Нет, — передернулась Люся невольной гримасой.
После танцев и шумной возни с причащением новичков к гиперборейским водам она никак не могла отдышаться. Под глазами выступили подчеркнутые застывшим светом круги, и темная кровь лихорадочными пятнами вспыхнула на щеках, хоть пламя в костре давно приугасло. Обмахиваясь сложенной вдвое бумажной бородой, еще недавно красовавшейся на Лосеве, она, как рыба, глотала воздух открытым ртом.
— Вам нехорошо? — озабоченно нахмурился Герман, разом освобождаясь от разнеженности и расплывчатых, немного сентиментальных воспоминаний.
— Кажется… Немного, — точно защищаясь, она прижала руки к груди. — Не надо было мне пить вино. Я так и знала, — и тут же, противореча себе, добавила: — Да и сколько я там выпила? Только так, пригубила. Вода есть?
— Хотите родничковой? — Лосев поднял крышку с ведра, в котором еще оставалась кристальная вода из местного источника, считавшегося целебным.
— Холодная очень, противная, — пролепетала она, кутаясь в одеяло. — Не обращайте на меня внимания. Это скоро пройдет. У меня уже так было.
— Дайте-ка, — он взял ее за руку и уверенно нащупал пульс. — Частит, и, кажется, у вас небольшая температура. Пойдемте, я провожу вас в дом. Выспитесь хорошенько в тепле, а завтра, как рукой снимет.
Она попробовала встать, но вынуждена была вновь опуститься на колени.
— Погодите немного, пожалуйста… Мне нужно собраться с силами… Что за напасть такая? Ничего не пойму… Извините.
— Что вы, Люся, какие могут быть извинения. Может быть, вас отнести?
— Нет-нет, ни в коем случае. Сейчас станет легче, я чувствую… Лучше расскажите что-нибудь.
— О чем?
— О чем хотите. Вы же столько знаете, столько видели…
— Не получается, — принужденно рассмеялся Лосев, ничего не надумав. — Так всегда бывает, когда просят рассказать о чем-то вообще, все равно о чем.
— Ну хоть про себя. Это каждый может, — она устроилась поудобнее и, опершись на локоть, подвинулась к костру, защищая от наседавших комаров руки. — У вас есть жена? — спросила без особого интереса.
— Нет, но была.
— А дети?
— Дети есть… Мальчик и девочка.
— И что за мода пошла такая? — опустив веки, слабо улыбнулась Люся. — Кого ни возьми, все разведенные: Андрей Петрович, вы, моя Галка. Лучше б и не женились вовсе.
— И Галя тоже?
— В позапрошлом году разошлась со своим летчиком. Уж больно ревнивый оказался. Никакого с ним сладу не было, — она замолчала, прислушиваясь к себе, затем доверчиво протянула Лосеву руки. — Кажется, теперь я смогу дойти, помогите мне, пожалуйста.
Ощущая в ладонях влажный холодок Люсиных пальцев, он поднял ее с земли, подхватил одеяла и бережно повел к почерневшему от снегов крылечку.
Путаясь в полумгле переходов, где звенело изголодавшееся комарье, нашел незанятую комнатенку с тремя железными кроватями, на которых валялись скатанные матрасы. Тронув ржавую, засверчавшую сетку, расстелил наиболее симпатичный на вид и укутал дрожавшую в ознобе девушку одеялом. Бросив свой плед на другую кровать, задернул полинявшие занавески на запотевшем оконце, с обеих сторон которого клубились черные точки.
— Отдыхайте, — сказал, остановившись в кромешном провале двери. — А я, пожалуй, ведерко с водой прихвачу…
Возвращаясь с ведром, Лосев случайно уловил торопливый задышливый шепот.
— …а комары как же? — спросил мужской, знакомый как будто, голос.
— Ну и пусть, — жарко откликнулась женщина. — Теперь навряд ли почувствуем, а после — неважно.
«Вечное, как мир, заблуждение, — с тихой улыбкой подумал Герман Данилович, осторожно проследовав мимо. — Великолепная слепота…»