«Комбинат превратился в индустриальный сверхгигант, в мультикомплекс, насчитывающий десятки тысяч человек. И он продолжает расти стремительными темпами…»
Люся вынула из сумочки шариковую ручку и подчеркнула, особенно понравившееся ей место:
«У кибернетиков и социологов есть такое понятие — управляемость системы. Система становится трудно управляемой или неуправляемой, когда она чрезмерно разрастается и уровень организации начинает отставать от степени сложности. Нечто подобное имеет место и в промышленности. Существуют определенные оптимальные границы цеха, на которыми он вырастает в самостоятельное предприятие с иной уже структурой. Существуют они для завода, когда он перерастает в комбинат, и, конечно же, — для самого комбината…»
Люся глянула на часы и заторопилась. Рудничный автобус отправлялся через двадцать минут. Хоть без нее и не уедут, неудобно все-таки заставлять себя ждать. Но то что опаздывать, но даже последней прийти не хотелось, когда все сидят на привычных местах и нетерпеливо поглядывают на часы.
— Можно трогать? — спросит водитель.
— Погоди! — откликнутся со всех сторон. — Раз, два, три, пятнадцать, двадцать… Одного не хватает. Кого же это, интересно? Никак Огарышева задерживается?..
Молниеносно одевшись, Люся метнулась к двери и только тут вспомнила про злополучную открытку. Как раз сегодня в диспансере был приемный день. Следующий приходился только на пятницу. Дожидаться в неизвестности целых два дня показалось невыносимым.
Она вновь посмотрела на синий циферблат часиков, крабьими клешнями охватывавших запястье, и позвонила Гале.
— Ты еще дома, Галюш? Какое счастье! Скажи нашим, чтоб не ждали. Я сегодня не выйду.
— Чтой-то ты надумала? — жуя и проглатывая, поинтересовалась Галя.
— К врачу надо.
— Заболела никак? — недоверчиво оживилась подруга. — Или?..
— Не знаю, — с напускным безразличием откликнулась Люся. — Вызывают зачем-то.
— Делать им нечего. А ты не ходи! Больно уж ты добросовестная у меня, Люш. Кому че в башку взбредет, а ты рада стараться… Может, отдохнуть захотела? Так учти, что сегодня в клубе концерт. Хоть к обеду управишься?
— Там видно будет. Постараюсь, — неопределенно пообещала Люся, чтобы поскорее закончить ненужный разговор.
— Ну, тебе видней, ты девушка самостоятельная… — уловив какую-то недосказанность, разочарованно протянула Галя. — В отдельной квартире живешь.
— Да брось ты, Галка, свои намеки, — возмутилась Люся. — Сказано тебе, что надо к врачу?!
— Кто вызывает хоть?
— Звонцова какая-то, — Люся с трудом разобрала неразборчивый почерк.
— Ничего себе какая-то, — передразнила Галя. — Ха-ха! Это же бывшая Андрюшина краля. Змея подколодная.
— Серьезно?
— А то нет?.. Думаешь, почему он мне не звонит? Почему вечно занят? Это она его с толку сбивает. Будь уверена. Вцепилась мертвой хваткой и не пускает. Еще бы — последний шанс. Она ведь старуха.
— Ты же говорила, что они разошлись?
— Я говорила? Привет! Это Светка из горздрава напела. Помнишь? Мы тогда у Вадика собирались, перед Ламой?
— Да-да, — чтобы поскорее отвязаться, поторопилась согласиться Люся. — Тебе, наверное, бежать надо? После поговорим.
— Погоди! — вскрикнула Галя. — Не вешай трубку!.. Ты в самом деле собираешься пойти к этой?..
— Мне-то какая разница?
— Хороша, мать! А еще подруга любимая…
— Ну, если ты так ставишь вопрос… — Люся не успела договорить.
— Я шучу, Люш! — мгновенно переменила тон Галя. — Конечно же, сходи к ней, — сказала почти сердечно. — Говорят, она ничего, разбирается… Думаешь, у тебя с легкими что-нибудь?
— Ничего я не думаю, потом созвонимся.
— Целую тебя, Людок, не волнуйся. Вот увидишь, все обойдется. А на нее взгляни. Это даже полезно. Вдруг узнаешь чего? Чем черт не шутит?
Приемная радовала обилием зелени. Мягкие кресла и журнальные столики из стекла и гнутых никелированных трубок терялись среди причудливых филодендр, фикусов и пальм, касавшихся перистыми опахалами потолка. Это порождало иллюзию уединения. Низенький, обрамленный каменными плитками бассейн, в котором журчал фонтанчик и плавали жирные золотые рыбки, лишь довершал успокаивающую, нацеленную на бездумное созерцание обстановку. И все же больница всегда остается больницей. Горьковатый унылый запах, которым на веки вечные пропитались стерильно белые стены, напрочь глушил целебные отрицательные ионы, исходившие от рукотворного водоема, где чья-то умелая рука укоренила невиданные на семидесятой широте гиацинты.