Девушка показалась ему немного похудевшей. Это ей было определенно к лицу.
Ранее расплывчатые черты обрели одухотворенную четкость, а чрезмерно яркий румянец приглушил загар. Только глаза, хоть и темнела под ними усталая тень, сохранили прежнее доверчиво-удивленное выражение.
— Очень странно, — повторил он. — Тут все на виду.
— Мне только сегодня разрешили немного погулять, а я вон куда забралась.
— Вы были больны? — удивился Лосев. — Что с вами?
— Что со мной, Герман Данилович? — беспомощно дрогнули ее губы. — Мне и самой это хочется знать, — она прислонилась щекой к деревцу. — Или не хочется? — спросила, прислушиваясь к себе.
— Давайте присядем, — Лосев бережно увлек ее в сторону тропы, где на каждом шагу встречались бревенчатые лавки. — Подумаем, как нам быть.
Они нашли защищенное от ветра местечко, окрашенное последними лучами грустного солнца, расплющенного над ржавой каймой леса. Снег вокруг изрядно подтаял, и было почти тепло. Расстегнув верхнюю пуговицу, Люся принялась рассказывать о том, как получила открытку и легла затем на исследование, но так до сих пор и не знает, что у нее нашли.
— Помните тот случай на Ламе, когда мне стало плохо?
— Неужели с тех пор? Назавтра ведь у вас все прошло.
— Валентина Николаевна сказала, что лучше немного передохнуть от всяких анализов. Поэтому меня и отправили сюда, сил поднабраться, — заключила Люся. — Недели через две опять лягу.
— Туда же?
— Говорят, снова на исследование. Будут окончательно решать, что со мной делать, — она потянулась застегнуть пуговицу, но почему-то никак не могла совладать с петлей.
— Давайте помогу, — предложил Лосев. — Это что у вас, амулет? — спросил, коснувшись кожаного мешочка.
— Вроде, — она попыталась улыбнуться. — Мальчик один подарил на счастье. Умненький такой, красивый… Тоже у Валентины Николаевны лежал. Операцию ему сделали.
— Удачно?
— Да, все в порядке, выписался.
— Вот видите!
— Ах, какой Валентина Николаевна замечательный человек!.. Не знаете, как у них с Андреем Петровичем?
— Не знаю, Люся. Хочу верить, что хорошо. Он очень ее любит.
— Любить это ведь так мало, — Люся покачала головой, — я много чего в палате передумала по ночам. Нужно жить для другого. Полностью. Только не жертвовать собой, а радоваться, что есть у тебя такое. Понимаете?
— Понимаю, хоть и не могу во всем согласиться. Любовь, конечно, каждый по-своему чувствует, но это совсем не мало — любить. Гораздо больше, чем вам сейчас кажется. Вот увидите.
— Увижу ли?
— Обязательно. Недаром же нить счастья надели? Все у вас, Люсенька, будет великолепно. Я знаю, что говорю.
— Помните, вы нам на Лене-горе такой же знак показывали? Наскальный?
— Как же! На полпути к водопаду.
— Спартак, мальчик тот, говорил, что весь Путоран помечен. Вы верите?
— Не только верю, но даже надеюсь когда-нибудь пройти этой славной дорогой и отыскать Золотого бога.
— Идола?
— Каждый идол был для кого-нибудь богом. Помните афоризм Гейне: «Бог создал человека по своему образу и подобию, а человек отплатил ему тем же»?
Они добрались до профилактория, когда лихорадочные синие сумерки густой тушью залила ночь. Далекие бледные звезды, и те едва проглядывали сквозь волокнистую мглу. Но внезапно резко и сильно задул пронизывающий северный ветер, и стало почти светло. Тусклым перламутром обозначился отсвет далеких арктических льдов. Словно ледовая полоса прочертила таймырское небо. Чистым листом бумаги проглянула в темноте.
К ЮГУ ОТ ЛИНИИ
СУДОВАЯ РАДИОСТАНЦИЯ
На тридцать четвертые сутки теплоход «Михаил Лермонтов» находился в семистах примерно милях к юго-западу от Азорских островов.
Благополучно доставив контейнеры в порты Канады и США, судно с полной загрузкой возвращалось в Италию. По существу, это был его первый линейный рейс, хотя вне строгого графика контейнеровоз и ранее ходил из Ильичевска в Нью-Йорк, а по Сивею — через систему Великих озер — до самого Детройта.
Когда минутная стрелка судовых часов приблизилась к красному сектору, начальник радиостанции Василий Михайлович Шередко, человек на судне новый, а потому особенно ревностно выполняющий свои обязанности, подменил помощника и занял место у пульта. Начинался сайлинг-период для радиотелеграфии, когда все судовые радиостанции и береговые центры обязаны вести «слуховое наблюдение» на международной частоте вызова и бедствия 500 килогерц. В эти минуты — от пятнадцатой до восемнадцатой и от сорок пятой до сорок восьмой каждого часа вахты — прекращаются все передачи, кроме обмена, связанного с сигналами бедствия, срочности и безопасности.