Иногда на него находила хандра. Он напивался, сидел в избушке, стучал кулаком по столу и, глядя в пустой угол невидящими ледяными глазами, грозился уехать отсюда, от этой проклятой земли. Потом пьяно всхлипывал, вспоминал жену, жалел своего Адамчика и лез к нему целоваться.
Часто он собирался уехать на родину, как это сделали уже некоторые, но проходил день-другой, его снова захватывала работа и все оставалось по-старому. Он так и умер в своей избушке, на этой, по его словам, нелюбимой земле, где прошло больше половины его жизни. На земле, политой его потом, им оживлённой, им растревоженной.
Он лежал на деревянной кровати, лохматый, с запавшими глазами и еще больше заострившимся носом. По его задубелой щеке катились слезы, а он уже не мог стряхнуть их — не слушались руки. Они лежали поверх лоскутного одеяла, эти беспокойно скрюченные руки, все в темных прожилках. Отец пытался пошевелить ими, хотел повернуть голову. Он, видимо, силился что-то сказать Адаму, но только мычал, и крупные слезы скатывались по извилистым морщинам.
Он считал, что не любит эту, вначале совсем чужую для него, землю. Но постепенно, год за годом, она все сильнее притягивала его. Он рвался домой, да все откладывал на потом, еще не подозревая, что душой уже навечно прикипел к этим местам. Здесь была его жизнь, здесь был его многолетний труд, здесь был его дом.
Но он злился на себя за то, что не уехал. И плакал от слабости, чувствуя, что привязанность к этой земле оказалась сильнее его.
Может, об этом он и хотел сказать перед смертью?
Во всяком случае так казалось теперь Адаму. Он стоял на носу баржи и смотрел на окруженный сосновыми борами показавшийся за поворотом родной поселок.
И у него необычно сильно, отдаваясь звоном в ушах, колотилось сердце.
На мели
Нелегко вести судно в полую воду по крутонравой Весляне. Руки Сани словно приросли к штурвалу.
Поворот — за кормой смыкается лес. Поворот — впереди открывается небольшой просвет. Опять поворот. Ощущение у Сани такое, будто он крутит по черной дорожке гигантский слалом. Чуть оплошал, замешкался — и самоходку бросит в лес, на затопленный берег.
Судно катится вниз. То и дело Саня поднимает левую руку к рычагу — дает сигнал — и снова бросает ее на гладкое кольцо штурвала. Тревожно, как заблудившаяся овца, ревет сирена. И знают на леспромхозовских и сплавных катерах, на лодках с подвесными моторами: надо убираться с фарватера под защиту берега — не быть бы худу. Взлетают испуганные утки. Взлетают и снова садятся впереди. Целое утиное царство.
А по берегам, на плотбищах — штабеля. В Серебрянке это уже не штабеля, а целые горы леса. Они тянутся на несколько километров, достигая десятиметровой высоты. Некоторые уже затоплены водой. Но лес не плывет, он заранее обонован — огражден плавучими бонами из бревен. Еще неделя-другая, закроют Керчевскую запань — и поползет древесная лавина по рекам и речкам.
Их здесь немало. На лоцманских картах Весляны и Камы только и видно, то слева, то справа, — устья, устья… С семисот тысяч гектаров собирает воду лесная красавица Весляна длиной в триста десять километров. Девятнадцать ее притоков пригодны для сплава древесины молем. Самые большие из них Черная — длиною сто шестьдесят и Утьва — сто двадцать километров.
А сколько еще сплавных рек впадают в Каму выше Керчево! Слева, как и Весляна, — Лупья, Леман, Пильва, Южная Кельтма с двумя крупными притоками Лопьей и Тимшером. Общая протяженность всех этих рек без малого тысяча километров. Справа в Каму впадают Уролка, Коса с притоками Лопвой и Лологом. Длина этих сплавных магистралей восемьсот километров.
За навигацию Керчевский рейд пропускает почти четыре с половиной миллиона кубометров древесины. И всю ее доставляют к запани реки бассейна Верхней Камы, протекающие по самым богатым лесом районам области.
И не только древесину сплавляют по этим рекам. Еще недавно на Весляне или Верхней Каме можно было увидеть плывущий плот. А на нем чего только нет: мычит корова, кудахчут куры, детишки сидят. А что остается делать некоторым семьям, которые за десятки километров переезжают из одного лесного поселка в другой? Сами они могут переехать на катерах, пассажирских самоходках. А скот, громоздкое имущество куда?
А в Усть-Черной, разговорившись с одним грузчиком — веслянским старожилом, Саня услышал о беспримерном проплаве. Во время Великой Отечественной войны целый механизированный лесопункт переехал с одного места в другое — из Дозовки в Булатовку. По Весляне были сплавлены контора, столовая, клуб, склады, жилые дома, все оборудование. Нет, не зря реки называют голубыми дорогами.