Теперь Эфраим совсем рядом; он крепко ухватил меня за платье со спины и шепчет мне на ухо: «Не надо».
Нет, нет, пожалуйста, только не это, думаю я.
Я привстаю на цыпочки, чтобы поверх толпы разглядеть Салли. Девушка смотрит в пол, она вся красная от стыда, губы сжаты.
Уильям Пирс стоит возле дочери, приобняв ее, и я вижу, как он пальцами сжимает маленькую мышцу во впадине между ее плечом и шеей.
– Против кого вы выдвигаете эти обвинения?
– Против моей хозяйки, мистрис Ребекки Фостер.
Я уже десять лет даю показания в этом зале в последнюю пятницу каждого месяца. Но еще никогда за все это время не было двух настолько скандальных историй, и уж точно не в один день. Граждане Хэллоуэлла будут обсасывать сегодняшние новости еще много лет.
Уильям Пирс встает перед дочерью.
– Сегодня утром я велел Салли уволиться, ваша честь, потому что мне стало известно, что мистрис Фостер беременна не от своего мужа. Салли слышала вчера, как она сама это признала! Я считаю, что оставаться на службе у Фостеров будет пятном на ее репутации.
– Ах эта волоокая маленькая предательница, – зло шепчу я.
Эфраим держит меня за талию, не давая броситься вперед.
– Ребекки-то здесь нет, и она не может защититься.
– Мы уходим, – говорит Эфраим тоном, не терпящим возражений. – Прямо сейчас.
– Мистер Сьюалл, отметьте в протоколе, что мистрис Ребекку Фостер, жену преподобного Айзека Фостера, официально обвинили в постыдном и безнравственном грехе распутства.
Пока Генри Сьюалл записывает это обвинение, Норт наклоняется, опершись локтями о стол.
– Какое ваше второе обвинение, мисс Пирс?
Она в ужасе, это очень хорошо заметно.
– Убийство.
На этот раз все молчат; слышно, как Салли шаркает ногами по каменным плитам пола, когда отец подталкивает ее ближе к столу.
– Кроме заявления, что она беременна, я также слышала от мистрис Фостер утверждение, что ее муж убил Джошуа Бёрджеса.
Вот теперь все ахают от удивления и начинают перешептываться.
Доктор Пейдж делает шаг назад. Раздраженно смотрит на нее. Я вижу, что он пытается найти способ объяснить такую ошибку в своих выводах.
– Нет! – Я сама удивляюсь звуку собственного голоса. Как и все окружающие – вся таверна затихает и поворачивается ко мне. – Ребекка сказала совсем не это.
– Мистрис Баллард! – рычит Норт. – Я…
– Салли слышала наш разговор потому, что подслушивала за дверью, когда я вчера была в доме пастора. Вы слышите? Я. Там. Была. Ну же, спросите ее.
Никто ничего не спрашивает. И Салли, и ее отец молчат, хотя глаза девушки наполняются слезами испуга. Салли явно не хотела этого делать, но дело сделано. И мне ее не жаль.
Норт подается вперед.
– Мистрис Баллард, я не потерплю подобных выходок у себя в суде.
Я не обращаю на него внимания.
– На самом деле Ребекка сказала, что надеется, что это Айзек его убил. И разве кто-то из вас может ее винить? – Я обвожу взглядом таверну, потом делаю шаг вперед и обращаю гневный взгляд на Норта. – Разве вы можете ее винить?
Он в бешенстве грохает судейским молотком по столу.
– Это непристойное вмешательство в работу суда!
– Нет. Это непристойное извращение правосудия.
Бах! Еще удар.
– Ребекки здесь нет, и она не может защитить себя от этих обвинений.
Бах!
– Эта глупая коза вошла в комнату, услышала последние полфразы и считает, что это признание? Нет. Просто у нее слишком длинные уши!!!
Бах!
– Вы не должны председательствовать в суде по этому вопросу, – говорю я Норту. – В изнасиловании Ребекки Фостер обвиняют в том числе и вас.
Бах! Бах!
У Генри Сьюалла, сидящего рядом с судьей, перо застыло в воздухе, рот открыт от изумления.
– А тебе, – я поворачиваюсь к Салли и тычу пальцем ей в лицо, – тебе должно быть стыдно, лживая ты маленькая сплетница. Ты хоть понимаешь, что сейчас натворила?
Бах! Бах! Бах!
Я чувствую, как Эфраим обхватывает меня за талию и тянет к выходу. Ну нет. Я слишком рассержена, меня слишком переполняет ярость, чтобы обращать на это внимание.
– Мистрис Баллард! – голос Норта уже громыхает, и только это прорывается через шум и рев у меня в голове. – Вы оскорбляете суд! Мистер Баллард, немедленно уберите свою жену с моих глаз!
Воздух снаружи таверны чистый и холодный, дым от печей совсем не чувствуется. Я прямо-таки ощущаю вкус мороза на языке, и зима обжигает мне легкие.
– О чем ты вообще думала? – шипит мне в ухо Эфраим, пока тащит меня вниз на улицу и потом в сторону конюшни.
Я даже не пытаюсь говорить тише.
– Я не могла допустить, чтобы она спокойно стояла и оговаривала Ребекку.