Однорукие, одноногие, одноглазые, имевшие семью, – в большинстве как-то выбрались, вытерпели. Безрукие, безногие, слепые, одинокие, – чаще всего спивались и умирали. И когда сам Сталин умер – один из гвоздей в его гроб заколотили призраки преданных им инвалидов Великой войны. Он продал своих солдат, умиравших с его именем на устах, – и его солдаты ему этого не простили.
Праздники, посвящённые смерти и мертвецам, есть во многих культурах. В странах Латинской Америки 1 и 2 ноября отмечается «Dia de Muertos», «День Мёртвых», – это весёлое действо, карнавал, люди едят сладости в виде человеческих черепов. День мёртвых – старый, дохристианский праздник – тоже часть культа смерти, но от русского культа он кардинально отличается. В латиноамериканской традиции культ смерти посвящён умершим, а в русской – живым.
Культ смерти расцвёл и мощно укрепился в ХХ веке, когда Россия пережила один за другим восемь тяжелейших катаклизмов: Русско-японскую войну, Первую мировую войну, Гражданскую войну, голод начала двадцатых, коллективизацию, голод начала тридцатых, Большой террор, Великую Отечественную войну. Смерть гуляла по стране почти полвека, выкашивая миллионы людей всеми возможными способами. Трагедия превратилась в повседневность.
Культ смерти активно использовала советская пропаганда; она рекрутировала мертвецов целым отрядами и заставляла работать на себя. Появились сотни книг о войне, десятки фильмов, где смерть изображалась во всех видах: героическая смерть, глупая смерть, мучительная смерть, напрасная смерть. Девизом того времени стала строка из песни Высоцкого: «Наши мёртвые нас не оставят в беде».
После 1986 года, когда была объявлена гласность, прилавки книжных магазинов заполонили книги о сталинских репрессиях и лагерях – и правдивые, и лживые, и художественные, и документальные; русский культ смерти был перезагружен. Главным персонажем стал не солдат, погибший в битве с фашизмом, а невинный человек, расстрелянный в подвале Лубянки или умерший в лагере. Но это снова был мертвец.
Потрясшая весь мир авария на Чернобыльской АЭС открыла людям новый вид смерти: невидимую, радиоактивную.
Распад СССР сопровождался большими и малыми вооружёнными конфликтами, кровь продолжала течь рекой.
В девяностых культ смерти снова был перезагружен, появились «новые русские» – и новые мертвецы, погибшие в бандитских разборках или от пули киллера. Профессия журналиста стала смертельно опасной: погибли Дмитрий Холодов, Анна Политковская, Пол Хлебников, Владислав Листьев и многие другие.
Затем возник новый носитель смерти: чеченский боевик-ваххабит, отрезающий голову русскому солдату и фиксирующий этот процесс на видео. От подобного Россия давно отвыкла: отрезанные головы писал художник Верещагин, ещё один исповедник культа смерти, но его основные сюжеты посвящены Русско-турецкой войне 1877–1878 годов; всем казалось, что подобные зверства не повторятся; но мы ошиблись. В «независимой Ичкерии», чеченском квазигосударстве, существовавшем в 1996–1999 годах, работали суды шариата и были узаконены расстрелы. Они фиксировались на видео – и кадры эти охотно транслировало российское телевидение.
В новое тысячелетие Россия вступила с мощным и укоренённым культом смерти. Исламский террор нулевых годов явил нам принципиально нового персонажа культа смерти: «чёрную вдову», женщину-смертницу. Во время теракта на Дубровке один из командиров террористического отряда записал видеообращение, я его запомнил. «Мы, – сказал боевик, – так же хотим умереть, как вы хотите жить».
В 2014 году в поле зрения общества возник ещё один, принципиально новый герой: донецкий и луганский ополченец, а также множество ополченцев из России, приехавших на Донбасс защищать русский мир – и не испугавшихся смерти.
Далее на сцену вышел ещё один персонаж: профессиональный наёмник, сотрудник частной военной компании, «вагнеровец». Стали популярны шевроны, отдающие дань уважения символам смерти как обязательному атрибуту войны. Например, предназначенный для ношения на груди и стилизованный под «шеврон идентификации», но вместо положенных для такового фамилии или ведомственной принадлежности на нём вышита знаменитая фраза Евгения Пригожина «Груз 200[1] – мы вместе»: то есть носящий его ассоциирует себя и с живыми, и с мёртвыми бойцами своего подразделения, подчёркивая, что даже смерть не может нарушить боевое братство ЧВК «Вагнер». Среди «вагнеровцев» вообще сложился полноценный культ павших: тела погибших «музыкантов» в обязательном порядке возвращают с поля боя, руководство всегда добивается обмена своих «200-х», а гробы оборачивают в знамя ЧВК «Вагнер» – и каждый погибший как будто продолжает оставаться в рядах «оркестра». Также одним из самых популярных шевронов СВО стала «Адамова голова»: череп с двумя перекрещёнными костями и заключительными строчками Символа веры – «Чаю воскресения мёртвых и жизни будущего века. Аминь»; отсылающий к знамени генерала Бакланова, героя Кавказских войн 1839–1859 годов, этот символ призван напоминать бойцам о бренности земной жизни и о необходимости стяжать жизнь вечную: иными словами, не следует страшиться телесной смерти в бою, потому что воюют – ради вечной жизни.
1
Термин «Груз 200» первоначально обозначал цинковые гробы с трупами солдат для воздушной перевозки. Неофициально на военном жаргоне «Груз 200» и «200-й» сейчас используются для обозначения всех погибших, вывозимых с поля боя, а также для обозначения безвозвратных потерь.