Кадет закрыл черные глаза, вздрагивает всем телом, умирает.
К вечеру мы выходим за Выселки. Отошли версты четыре.
"Господа, большевики уже заняли Выселки. Смотрите, у завода как будто орудия",- и не успел офицер сказать это, как блеснул огонек, ухнула пушка и возле нас рвется граната, другая, третья...
Обозные телеги метнулись, понеслись. Усталая за день пехота нервничает, бежит к насыпи жел. дороги-скрыться. Отступаем под взрывы, треск, вой гранат.
В восьми верстах, в хуторе Малеванном расположились ночевать. От нашей роты караул и секрет в степь. Усталые, ругая всех, идем. Темная ночь сровняла секрет с землей. Лежим. Тихо. В усталой голове бегут мысли о доме, воспоминания о каких-то радостях...
Но вот топот по дороге. Силуэты конных. По ночи ясно долетает разговор: "Стой! кто идет?" - "Свой".- "Пропуск?" - "Штык".- "Проезжайте".
Кореновская
Тихое, ясное утро. Мы вышли из Малеванного. Усталые от боев и переходов, все хотят только одного: отдыха.
Идем степями. Скоро Кореновская. Где-то протрещали одинокие выстрелы.
К командиру полка подъехали какие-то конные, что-то докладывают. И сразу облетело всех: Кореновская занята большевиками. Вместо отдыха - опять бой.
Мы уже цепью идем по степи. Рвутся снаряды их, уходят наши. Они пристрелялись - шрапнель рвется на уровне человеческого тела и немного впереди цепей. Лопнет белое облачко, и, как придавит цепь,- все падают. Сзади стон, кто-то ранен. Сестра повела его под руку. Еще кто-то упал. Чаще с злым визгом рвутся шрапнели, чаще падают идущие люди. Уже свистят пули, захлопали пулеметы. Мы залегли, наскоро окапываясь руками, а над нами низко, на аршин от земли, с треском, визгом лопаются шрапнели, и маленькое, густое, белое облачко расходится в большое, легкое и подымается вверх.
Вот захлопал вдали пулемет. Вот снопом долетают пули, визжат, ложатся впереди, ближе, ближе поднимается от них пыль, как будто кто-кто страшный с воем дотягивается длинными щупальцами. Цепь прижимается, вжимается в землю, "в голову, в голову, сейчас, сейчас...". Пулемет не дотянулся, перестал. Его сменил треск двух шрапнелей, и вслед за ним из второй цепи донеслось жалобное "ой... ой... ой...".
Все осторожно поворачивают головы. Раненого видно сразу: он уже не вжимается в землю и лежит не так, как все...
"Кто-то ранен там, где лежит брат. Неужели он?
"Кравченко! - кричу я шепотом моему соседу.- Узнай, ради Бога, кто ранен и куда!" Кравченко не оборачивается. Мне кажется, что он умышленно не слышит. "Кравченко!" - кричу я громче. Он мотает головой, спрашивает следующего. "В живот",- отвечает мне Кравченко.
"Кто, спроси кто!" Доносятся жалобные стоны. Я оборачиваюсь. Да, конечно, брат лежал именно там. Я уверен. В живот - стало быть, смертельно. Чувствую, как кровь отливает от головы. Путаясь, летят мысли, громоздятся одна на другую картины... "Вот я дома... вернулся один... брата нет... встречает мать..." Та-та-та-та - строчит пулемет, около меня тыкаются пули. Оглушительно рвется шрапнель, застилая облаком...
"Лойко ранен!" - кричит Кравченко.
Лойко - слава Богу,- стало легко... И тут же проносится:
какая сволочь человек, рад, что Лойко, а не брат, а Лойко ведь сейчас умирает, а у него тоже и мать и семья...
"Тринадцать! часто!" - кричит взводный Григорьев.
Я не понимаю. В чем дело? А он часто щелкает затвором, стреляет, стреляет...
"Что же вы не стреляете! Наступают же!" - кричит Григорьев, и лицо у него возбужденное, глаза большие...
Я смотрю вперед: далеко, колыхаясь, на нас движутся густые цепи, идут и стреляют...
Как же я не заметил, проносится у меня... надо стрелять... затвор плохо действует... опять не почистил... Кругом трещат винтовки.
"Отходить!" - кричит кто-то по цепи... Что такое? Почему?..
Все встают, отступают, некоторые побежали...
Отступление! Проиграли!
Но куда же отступать! Некуда ведь! Я иду, оборачиваюсь, стреляю в черненькие фигурки, иду быстро, меня обгоняют...
Смешались!.. Как неприятно...
"Кучей не идите!" - кричит кто-то... Сзади роем визжат, несутся пули, падают кругом, шлепая по земле... Неужели ни одна не попадет в меня?.. как странно, ведь я такой большой, а их так много... Смотрю вправо, влево - все отступают... "Куда же вы, господа!" - раздаются крики... "Стойте! Стойте!.." Раненого Лойко бросили, он полз, но перестал... вот уже скоро наша артиллерия...
...Сзади черненькие фигурки что-то кричат... интересно, какие у них лица... Ведь тоже - наши, русские... наверно, звери...
"Стойте же, господа!", "стойте... вашу мать!" - кричат чаще... Кое-где останавливаются отдельные люди, около них другие, третьи...
Цепь неуверенно замедляет шаг... Все равно - ведь отступать некуда, лучше вперед, будь что будет...
"Вперед, братцы! Вперед!" - раздаются голоса. Двинулись вперед одиночки, группами... Крики ширятся, "Вперед! Вперед!.." Вся цепь пошла. Даже далеко убежавшие медленно возвращаются.
Что-то мгновенно переломилось. Так же свистят пули, так же густо наступают черненькие фигурки, но мы уже идем на них, прямо на них... ура!.. ура!
И вправо и влево, вся цепь идет вперед, выстрелы чаще... крики сильней... "Ура!.. Бей их... мать! Вперед!"
Пошли, все пошли - быстро. Лица другие - весело-зверские, радостные, раскрасневшиеся, глаза блестят. Сходимся... В штыки... Все равно... вперед!.. ура!.. ура!..
Почему же они не близятся? остановились?
Черненькие фигурки уже не кричат... стали... толпятся... дрогнули. "Отступают! отступают!" - громово катится по цепи, и все бросились бегом... стреляют... бегут... штыки наперевес... лица радостные... ура!.. ура!.. ура!..
Вот пробежали наши окопчики. Бежим вперед. Ничего не страшно. Вон лежит их раненый в синей куртке, наверное матрос. Кто-то стреляет ему в голову, он дернулся и замер...
Впереди черненькие фигурки бегут, бегут, бросают винтовки...
Вот уже их окопы. Валяются винтовки, патронташи, хлеб...
Какая стрельба! Ничего не слышно. Кричат прицелы: "Десять! Восемь! На мост! На мост!"
Мы бежим влево, на жел.-дор. мост. Мост обстреливается пулеметом, но мы с братом уже пробежали его, сбежали с насыпи. Под ней, вытянувшись, лежит весь в крови черный, бледный солдат, широко открывает рот, как птица...
"А, сдыхаешь, сволочь!" - проносится у меня и тут же:
"Господи, что со мной?" Но это мгновенье. Все забылось. Мы бежим вперед. Тррах! Что такое? С поезда бьют на картечь. Кто-то упал и страшно закричал. Но это ничего. Надо только вперед...
Вперед некуда -уткнулись в реку. Черт возьми! Зачем мы пошли на мост! Надо назад! Тррах! Взрыв! Удар! Все кругом трещит. С поезда бьют на картечь! Опять упали раненые. Господа! Назад! Идти некуда! Бежим назад. Взрывы! Треск!
С поезда бьют часто, оглушительно...
На полотне наш пулемет, за ним прапорщик-женщина Мерсье, прижалась, стреляет по поезду и звонко кричит: "Куда же вы?! Зачем назад!.."
Страшный удар. Убило бегущих пулеметчиков. Стонут лежащие раненые: "возьмите, возьмите, ради Бога, господа, куда же вы??"
Одни быстро проходят мимо, как будто не замечая. Другие уговаривают: "Ну, куда же мы возьмем? Мы идем на новые позиции".
"Христиане, что ль, вы?!" - надтреснуто кричит большой раненый корниловец.
"И правда? Возьмем, господа?" Берем вчетвером на жел.- дор. щит, тяжело нести, он стонет, нога у него раздроблена... "ой, братцы, осторожно, ой, ой!"
Отнесли к будке, сдали сестре.
"Господа, надо найти кого-нибудь из начальников".- "Здесь, на будке, ген. Марков, сходите". Иду.
На крыльцо выходит ген. Марков, в желтой куртке по колено, в большой текинской папахе, с нагайкой.
"В чем дело?" Докладываю. "Зачем же вы зарывались, на мост лезть совсем не было надобности... Передайте, что положение прочное. Станица уже за нами. Бой идет по жел. дороге. У вас есть старший, пусть ведет вас к вашим цепям. Догоняйте их".
Мы перерезаем поле, идем по улице станицы.
Вышли из боя - на душе стало мирно, хорошо. Возбужденность, подъем мгновенно исчезли. На смену им пришла мягкая, ленивая усталость, желание отдыха. Не хочется идти опять в бой, в шумы, в крики, в выстрелы...
Уже вечереет. За станицей молчаливо, понуро стоят наши батареи. "Куда корниловцы пошли?" - "Вот так". Нашли свою роту. Она лежит в цепи, примыкая флангом к полотну жел. дороги. Легли и мы. Тяжелая, равнодушная усталость вяжет тело. Не хочется ни стрелять, ни наступать, ни окапываться. Хочется отдохнуть.