А пули свистят. Видны большевистские цепи и далеко на полотне их бронированный поезд. Вяло трещат винтовки. Но вдруг по цепи пролетела суета. Поезд наступает!
С белым, вздрагивающим и расплывающимся над трубой дымком поезд увеличивается, увеличивается...
Цепь нервничает. Люди встают. Отступают. Уже отошли за будку. А поезд придвигается все ближе, ближе...
Приказ: в атаку на поезд.
Усталость сковывает тело. Как не хочется идти в атаку.
И что мы сделаем.
А поезд близится, с него стреляет пулемет.
"В атаку! Ура!"
Цепь неуверенно двинулась. Несколько человек быстро идут вперед, остальные вяло двигаются с винтовками наперевес.
"Вперед! вперед!" Пошли быстрей. Выравниваются, кричат. Пошли...
Вот мы уже недалеко от поезда. С него вихрем несутся пули... ура!.. ура!.. ура!..
Что это?! Кто меня ударил по ноге? Какая боль! - я покачнулся, схватился за ногу... Кровь... Ранен...
Недалеко, согнувшись, бежит брат, кричит "ура". Надо сказать ему.
"Сережа! Сережа!" - Не слышит...
Я опираюсь на винтовку, тихо иду назад к будке. Сзади летят, жужжат пули. "Сейчас еще раз ранит, может быть, убьет",- проносится в голове. Нога ноет, как будто туго перетянута...
На будке одна сестра. Около нее сидят, лежат, стоят раненые.
"Сестрица, перевяжите, пожалуйста".
"Сейчас, сейчас, подождите, не всем сразу,- спокойно отвечает она.- Вот видите, на позиции я одна, а все сестры где? им только на подводах с офицерами кататься".
Сестра перевязывает и ласково улыбается: "ну, счастливчик вы, еще бы полсантиметра - и кость". Нога приятно стягивается бинтом... Меня под руки ведут в станицу. Уже легли сумерки. По обсаженной тополями дороге ведут, несут раненых. Вдали стучат винтовки, пулеметы, ухает артиллерия...
На площади, в училище - лазарет. Помещение в несколько комнат завалено ранеными. Тускло светят керосиновые лампы. В воздухе висит непрекращающийся стон, нечеловеческий, животный.
уууу-оой-айааа...
"сестра, куда раненого положить?" - спрашивают приведшие меня.
"Ах, все равно, все комнаты переполнены",- отвечает быстро проходящая сестра.
Я лег. Пол завален людьми. Стоны не прекращаются. Тяжело. Болит нога. Засыпаю в изнеможении...
Чуть брезжит свет, ползет в окна. В комнате те же крики, стоны.
"Сестра, воды!", "Сестра, перевяжите!", "сестра, я ничего не вижу! не вижу, сестра! доктора позовите, умоляю!" - кричит толстый капитан. У него пуля прошла через височные кости, и он ослеп.
Две сестры и пленный австриец вытаскивают кого-то из комнаты. Руки волочатся по земле, голова свернулась. "Осторожней, осторожней",- стонут раненые...
"Кого это?" - "Корнет Бухгольц - умер ночью..."
Умерших за ночь выносят, на их место приносят новых раненых.
"Что же это такое... У меня шесть дней повязки не меняли! Сестра! Сестра!"- полумычит раненый в рот юнкер...
Рядом со мной лежит кадет лет шестнадцати. У него разбита ключица, он тихо зовет доктора, сестру, но его никто не слышит за общим стоном...
Три сестры не успевают ничего сделать. Старые раны гноятся, перевязки не переменены, серьезные ранения требуют доктора.
Докторов почему-то нет, а в лазарете их восемь человек.
Кому же пожаловаться? - Только Корнилову.
Я пишу его адъютанту:
"Любезный В. И.
Я ранен - лежу в училище. Считаю своим долгом просить Вас обратить внимание генерала на хаос, царящий в лазарете. Тяжелораненым неделями не меняют перевязок, раненые просят доктора - докторов нет..."
Раненный в лицо прап. Крылов понес записку. Штаб недалеко от училища, и не прошло 15 минут, как в дверях нашей комнаты появилась гневная фигура Корнилова, Около него: заведующий лазаретом, старший врач...
Корнилов что-то говорит, резко жестикулируя. Видно, что он негодует?
Подпор. Долинский подходит ко мне: "Я передал вашу записку и вот, видите, уже разносит..."
Усть-Лаба
В Кореновской против нас сражалось до 14 тысяч большевиков, под командой известного Сорокина.55 Выбитые из нее, они сосредоточились в ст. Платнировской, следующей по жел. дороге, и ждали нашего наступления. Неожиданно для них мы свернули на Усть-Лабу. С раннего утра на площади стоят запряженные подводы. Около них суетятся сестры. Выносят раненых, укладывают, укрывают тряпками, одеялами, купленными в станице.
Уже прошли строевые части. Со скрипом тронулись одна за другой подводы. Стонут тяжелораненые.
По степи, за станицей, лентой изогнулся обоз. Тихо. Спокойно. Но вот сзади донесся далекий треск ружей, неприятно разорвав тишину степи. Смолкнет и опять затрещит.
Раненые волнуются. "Что такое в арьергарде?", "Что такое?" - спрашивают бледные взволнованные лица, приподымаясь с телег.
Обоз тихо движется. Уже середина дня, а бой в арьергарде не прекращается. Напротив, стрельба стала как будто ближе, чаще, настойчивее...
И впереди громыхнуло орудие, вспыхнули дальние разрывы, затрещали ружья и пулеметы.
Авангард столкнулся с большевиками под Лабинской.
Обоз стал. Раненые подымаются с подвод. "Сестра, узнайте, почему обоз стал? Сестра!"-"Разве вы не слышите, под Лабинской бой идет, вот и стал".
Впереди и сзади трещат выстрелы, ухают орудия.
Обоз волнуется. "Слышите, слышите, приближается, слышите!" - говорит молодому юнкеру с раздробленной рукой капитан с перебитыми ногами. Юнкер прислушивается: "Да, по-моему, близится". Капитан нервно, беспомощно откинулся на подушку.
Впереди и сзади гудит, раскатываясь, артиллерия. Винтовки и пулеметы слились в перекатывающийся треск. Зловещий гул близится к обозу с ранеными.
Подводы тронулись. "Что такое? Почему едут?" - стонут раненые.
Приказано по три повозки стать - сокращают протяженность обоза. Стало быть, цепи отступают. И тоска сжимает сердце, тянет его глубоко, глубоко в жуткую пропасть...
Из арьергарда идет небольшая часть вооруженных людей. Лица озабоченные, строгие.
"Ну что?", "Как?" - спрашивают с телег раненые.
"Ничего - наседают, отбиваем",- отвечают спокойно идущие.
Они отделились от обоза и пошли влево, цепью по пашне.
Глаза всех зорко следят за ними. Вот они почти скрылись. Донеслось несколько одиночных выстрелов.
Стало быть, и там большевики. Обходят. Охватывают кольцом. Бой с трех сторон. Впереди самый сильный. Там не слышно перерывов - трескотня и гул сплошные.
Обоз стоит на месте несколько часов, и в эти часы тысячи ушей напряженно прислушиваются к гулу, вою, треску - впереди, с боков, сзади; сотни бледных лиц приподымаются с подвод и большими, напряженными, тоскливыми глазами тревожно смотрят в уходящую даль.
Вот впереди особенно ожесточенно затрещали выстрелы, и треск стал постепенно, гулко удаляться, как будто волны уносили его.
"Слышите, слышите - удаляется! Удаляется!" - несется по подводам.
"Обоз вперед! Обоз вперед!" - послышались крики.
Тронули подводы, замахали кнутами возчики.
"Да скорей ты, скорей!" - кричат раненые.
Но верховые не пускают, машут нагайками, выравнивают обоз в одну линию.
Рысью едет обоз по мягкой дороге. Впереди уносится вдаль гул выстрелов, они уже не сплошные, с перерывами.
Ясно: большевики отступили, наши занимают станицу.
Вот уже и Усть-Лабинская. Громыхая, переезжаем железную дорогу, по ней рассыпалась наша цепь лицом к тылу.
"Ну, как?!" - спрашивают с подвод.
"Как видите!" - кричат из цепи, улыбаются, машут.
Некрасовская
По зеленым, крутым холмам над реками Лабой и Кубанью раскинулась Усть-Лабинская белыми хатами. На обрывистых холмах повисли, вьются виноградники, мешаясь с белым цветом вишен, яблонь, груш.
Въехали в станицу. Остановились на улицах. Сестры бегут по хатам, покупают молоко, сметану своим раненым.
Но здесь мы не останавливаемся - едем дальше на Некрасовскую.
Поздний вечер. Подвода за подводой, скрипя, движутся в темноте. Раненые заснули тяжелым, нервным сном. Изредка тряхнет на выбоине телегу, раздадутся стоны... и опять тихо...
Я проснулся. Темно. Тихо ползет подвода - по бокам черные силуэты домов. "Станичник, где мы?" - "В Некрасовскую приехали",- отвечает старичок казак.