– А что за негодяи? – заинтересовался министр.
– Один – это небезызвестный Ёста Аальто, десять лет назад убивший целую семью в Котке и спрятавшийся в Москве. Для его поисков сюда командировали двух финляндских сыщиков. Мы придали им Лыкова, и тот захватил убийцу в Даниловке после горячей перестрелки. Один из тех сыщиков, что вместе с ним шел на пули, теперь служит начальником криминальной полиции Гельсингфорса. Так у них сыскное отделение называется.
– Очень хорошо! – начал соображать Маклаков. – Он ведь вас не забыл, Алексей Николаевич?
– Не забыл.
– Вот пусть и отработает должок! А второй что за случай?
Белецкий почтительно продолжил:
– Второй был о прошлом годе, в самой Финляндии. Туда драпанул некто Клевезет, называющий себя анархистом, а на самом деле обычный бандит. Тамошние ребята сначала не хотели его искать. Мы послали Алексея Николаича и с ним фотографии жертв негодяя. Троих застрелил, сволочь, включая гимназиста шестого класса… Финляндцы поняли, что тут политики нет, а простая уголовщина. Настоящего анархиста они бы ловить не стали, а этого взялись. И обнаружили в Торнео, Клевезет уже сел на германский пароход. Злодей принялся отстреливаться из каюты. Алексей Николаич заявил коллегам, что они не должны рисковать своими жизнями при аресте русского, когда рядом с ними имеется другой русский. И в одиночку заарестовал дрянь. Такой поступок тоже не забывается. Поэтому статский советник Лыков – единственный сейчас российский полицейский чиновник, с которым чухонцы будут иметь дело.
– Но как же хомяковская комиссия? – вскинулся сыщик. – Там много еще вопросов. Реформа полиции – что сейчас может быть важнее?
Маклаков попытался придать своему голосу участливость:
– Конечно, это очень важно. Но… сам Фредерикс телефонировал… Который видит государя каждый день. Вынужден приказать вам отложить пока дела думской комиссии и срочно выехать в Гельсингфорс на поиски… как уж его?
– Хейкки Раутапяя, – подсказал Джунковский, зачитав заковыристое имя по бумажке.
Лыков встал:
– Слушаюсь. Разрешите идти?
– Да, поторопитесь, дело срочное. Степан Петрович, держите меня в курсе дознания!
Сыщики дружно вышли, а Джунковский остался. В коридоре Лыков сказал Белецкому:
– Да, Степа, уж удружил так удружил…
– А что было делать? Ты действительно такой сейчас один.
– Пусть Филиппов едет, у него тоже авторитет будь здоров.
Начальник ПСП[4] даже отшатнулся:
– Избави Бог! Эти финляндцы ничего не дадут сделать, а начальство обвинит в бездействии меня.
– Поехали вместе, – предложил один статский советник другому. – Там салака вкусная, я тебя научу в ней разбираться. Самая лучшая – голландская. Ей надрезают шейку, потроха выбрасывают, а кровь сливают в рассол. Тот принимает красноватый цвет и становится жирным. Потом салаку укладывают в еловые бочки из-под селедки, обложенные изнутри восковой бумагой. Мясо делается белым, вкус – выше всех похвал. Ну, едем! Успех поделим пополам.
– А он будет, успех-то? – хмыкнул Филиппов.
– Не уверен.
– Вот то-то и оно, Алексей Николаевич. У тебя в департаменте положение прочное. А меня Драчевский так и норовит съесть. Дурак же я буду, если подставлюсь из-за финляндцев.
Градоначальник Драчевский, вздорный и мелочный человек, изрядно портил жизнь главному столичному сыщику. Алексей Николаевич вздохнул – он не желал другу неприятностей. Тут еще Белецкий поддал со своего края:
– У тебя Драчевский, у меня Джунковский; с обоими каши не сваришь. Лыкову хорошо – он всем нужен! А я, между нами говоря, потихоньку подыскиваю себе место.
– Пусть Джунковский двинет тебя в сенаторы, – рассердился Алексей Николаевич. – Из директоров Департамента полиции туда попадают без задера.
Но Белецкий только вздохнул и переменил тему:
– Почитай нашу переписку с полицмейстером Гельсингфорса и приходи вечером, обсудим твое поручение. Хомяковской комиссией пусть пока занимается Азвестопуло. Триста тысяч не иголка в стоге сена. Если их сыскари возьмутся за дело всерьез, они их найдут. Так что главная твоя задача – заставить работать их. Один ты в Финляндии ничего не сделаешь, какая бы ни была у тебя репутация.
– Это да… – помрачнел Лыков. – Они там даже по-русски не говорят. Или по-шведски, или по-фински. Ни тот ни другой выучить невозможно. И как вести дознание в стране, если ты не понимаешь ни черта?
В мрачном расположении духа статский советник вернулся в свой унылый кабинет с видом на внутреннюю тюрьму. Там Азвестопуло переписывал каракули членов думской комиссии, чтобы потом внести их правки в чистовик.