— Есть! — лицо капитана побелело. — Фамилия, как ваша фамилия?
А когда старик назвал громкое в былые годы имя свое, Николай шагнул к нему, грудью ткнувшись в ограду:
— Так это о вас писал Ленин. О вас мне рассказывал отец… Вы… и здесь… в таком положении… Почему? За что вас?
Подошел охранник, широколицый веснушчатый солдат, нерешительно проговорил:
— Нельзя, товарищ командир, не положено.
Николай нетерпеливо дернул плечом.
— Куда вас сейчас? — с отчаянием спросил он старика.
— Отбыл пять лет лагерей особого режима, теперь везут на вечное поселение…
Старик говорил, глядя прямо в глаза. Слова его падали тяжело, глухо. Толпа людей обступила ограду вплотную, прижав к ней капитана, танкистов, охранников. Чей-то громкий повелительный крик ударил по людям, но их было много, и отступать им было некуда. Николай оглянулся. Майор Черепенников исчез, предпочитая не вмешиваться в сомнительное предприятие. На фронте он ничего не боялся… Рядом стояли Дорощук, Наумов, Тетерин. Солдаты отталкивали заключенных от ограды. Громко крича: «Отойти! Назад!», проталкивался к танкистам лейтенант с злым лицом.
— Что вам нужно, товарищ дивизионный комиссар, — быстро проговорил капитан, — деньги, продукты, табак?
Лицо старика дрогнуло, искривилось.
— Табак, если есть — табак!
Капитан потащил из кармана папиросы, подал.
— Илюша, вещмешок мой — живо! — приказал он. — Товарищи, пропустите его, скорей!
Но просить не надо было. Все расступились, и Илья стремительно метнулся прочь, за ним побежали другие танкисты, гражданские.
— На фронт? — торопливо говорил старик. — Воюйте там и за нас, за тех, кого вместо запада везут на север. Хочешь знать, капитан, кто здесь со мной? Вот (рядом со стариком стояло несколько человек в черно-сером, похожих на него и не похожих) — секретарь обкома… Вот командир полка… Это преподаватель Института красной профессуры. Все коммунисты с дореволюционным стажем. Так вот, капитан. Но ты знай о нас, а — воюй, воюй, чтобы немец, чтобы немец…
Старика отшвырнули назад, на Николая надвигался начальник охраны.
— Вы что делаете, что делаете? Ты знаешь, за это что? — хрипел он. — Отведем куда следует…
Мальчишеские чистые глаза капитана вдруг ослепли, стали по-мужски гневными от ярости. Контуженая голова затряслась, рука потянулась к кобуре.
— Ты… ты… грозишь!.. Гад… фашист…
— Полегче, лейтенант, — Дорощук закрыл своего командира. — Тут тебе не заключенные, тут танкисты. Понимать надо!
Танкисты, красноармейцы, женщины сжали вдруг присмиревшего лейтенанта.
Протискался Илюшка Наумов с вещевым мешком.
— Вот, товарищ капитан, я тут всего поналожил…
— Лейтенант, разреши передать, — уже остывая, попросил Ермаков.
Человек в синей фуражке равнодушно молчал, словно не слыша обращенной к нему просьбы.
— Да что вы на них глядите?! Кидайте за ограду! — крикнула сзади какая-то женщина, и в палисадник из толпы вслед за зеленым армейским мешком полетели свертки, пачки махорки, скомканные денежные бумажки…
— Товарищ дивизионный комиссар, товарищи! — поднимаясь на носки, кричал капитан. — Всего хорошего вам! После войны мы вас всех разыщем!
Подгоняемые грубыми толчками, заключенные двинулись к вагонам.
Закричали, запричитали женщины. Длинный гудок паровоза покрыл все голоса.
— Ермаков, где ты, наш «пятьсот веселый» прибыл, пошли на посадку, — вынырнул откуда-то майор Черепенников…
— Товарищ капитан, нам сигналят, скоро начнем переправляться, — поднялся с земли Иван Дорощук.
Едва взревели моторы танков, как на примолкшем берегу и в черной тихой воде стали вздыматься столбы взрывов. Это начала обстрел переправы вражеская тяжелая артиллерия. Первая машина осторожно сползла на мост, который со стоном прогнулся под ее тяжестью; густая маслянистая вода реки приплеснула к самому настилу. Капитан Ермаков сопровождал каждую «тридцатьчетверку», шагая впереди танка и тревожно оглядываясь на вздымавшиеся по сторонам столбы воды. Проведя последнюю машину, он устало присел на какие-то бревна. Дрожали руки, подергивалась контуженая голова, остро ныла незажившая рана в плече. Подошли командиры танков, сели возле своего комбата. По мосту шли последние защитники города. Кипела вода от взрывов, снаряды рвались уже на этом берегу. Надо было без промедления уводить отсюда батальон, но капитан Ермаков все сидел, не сводя глаз с высокого противоположного берега. Не хватало сил оторваться от печального и величественного зрелища горящего города, который они отдали своими руками жестокому, заклятому врагу. Как много остается на той стороне — незнакомые, бесконечно близкие люди, дорогие могилы, клок собственной души и частица собственной жизни…