- Ты, Старшой, не боишься?
Емелька оглянулся по сторонам:
- Кого?
- Лес так близко и такой черный… А вон меж кустами вроде бы огоньки…
Старшой порывисто перевел дыхание:
- Ну чудная, это же светлячки! Хочешь, я тебе поймаю?
Между ветвей пронесся ветер, и Анка прислушалась к смутному шуму близкого леса.
- Хорошо Косте,- с завистью протянула она,- у него ружье, ему нечего бояться…
Емелька натянуто засмеялся:
- Ха, ружье!.. Я ведь забыл предупредить, что дядя Михей выстрелил, значит, ружье надо перезарядить.
Анка схватилась за голову:
- Эх ты, Старшой! А если Косте нужно будет отстреливаться? Ну, от того…
- Ни от кого ему не нужно отстреливаться! - сердито буркнул Емеля, принимаясь за сено.
А Костик тем временем стойко нес добровольную караульную службу, крепко сжимая обеими руками ствол старенькой берданки, вслушиваясь в шорохи вечера, то и дело покашливая, прочищая голос на случай, если пришлось бы кричать по-вороньи.
Сначала он думал о Старшом и Кудряшке, представлял, как они, миновав овражек, приближались к опушке леса, отыскивали в синеватой тьме копну, разворачивали ее, мастерили две больших охапки сена. Он словно бы находился вместе с ними, и поэтому ему не было скучно. Потом стал прислушиваться к дыханию дяди Михея.
Сначала оно было ровным и глубоким. В зыбкой ночной синеве Костику чудилось: Степаныч сдержанно улыбался. Но - странное дело - дыхание неожиданно сорвалось и затаилось, и паренек отчетливо расслышал частые перестуки своего сердца. Приступ острой тревоги был таким внезапным и сильным, что Костик ощутил, как по его виску пробежала холодноватая капелька пота. «А что, если случится самое плохое,- подумал он оторопело,- что, если Степаныч… умрет?..»
И Костик шагнул к раненому, осторожно прикоснулся к его лбу ладонью. Лоб дяди Михея был холодный и влажный, и он поспешно отдернул руку. Первой его мыслью было сообщить Старшому и Анке, что случилась страшная беда. Он глубоко вдохнул воздух и каркнул испуганной вороной. В первый раз получилось не особенно громко и с хрипотцой, но вторично каркнуть Костик не успел: дядя Михей повел руками и сложил их на груди.
Костя отложил на откос ружье и бережно взял Степаны-ча за плечи:
- Вы так напугали меня, дядя Мнхей! Почему вы не дышали? Ну, дышите же, дышите! Вот скоро вернутся наши, принесут сена, и мы устроим вам хорошую, мягкую постель.
Раненый расслышал и прошептал с усилием:
- Не нужно много, мальчик, говорить. Я припоминаю, как это случилось… Если бы я чуточку раньше оглянулся! Обидно… Ведь слышал чьи-то шаги, чувствовал, что кто-то подкрадывается сзади, но подумал: экие пустяки, просто ветер шелестит сухой травой. А потом будто земля подо мной встряхнулась, и я стал падать куда-то вниз… Падал долго, очень долго. Теперь понимаю: это мне чудилось, оглушенному…
Говорил он медленно, сбивчиво и очень тихо, и Костик жадно ловил слова, одновременно прислушиваясь к шорохам вокруг: то ему чудился топот, то позвякивание металла, то неясные возгласы, то какие-то хрустящие звуки…
Нельзя сказать, чтобы Костнк трусил. Если бы он был один, пожалуй, совсем не испытывал бы страха: забрался бы в дальний угол землянки и попытался уснуть. Но ему надлежало охранять раненого и, значит, отвечать за жизнь этого человека…
И тут Костя хлопнул себя ладошкой по лбу: как же мог он, часовой, выпустить из рук ружье хотя бы на минуту? Л что, если где-то близко все еще бродит разбойник, который пытался убить Степаныча? Что, если тому громиле вздумается вернуться к землянке, взглянуть на жертву? Нет, он не дрогнет, прикажет- «руки вверх!» -и пусть только бандит не послушается: Костик уже стрелял из винтовки и теперь, не колеблясь, нажмет на спусковой крючок.
Тут же он рассудительно подумал, что одно дело - встретиться с разбойником в открытую,один на один,и совсем другое, если тот прячется поблизости и терпеливо рассчитывает минуту для нападения…
Но что за дивная ночь выдалась в начале августа над этим раздольным донецким краем, синяя-пресиняя и яркая от звезд! Костик смотрел на звезды, отчетливо различая широкую белесую полосу Чумацкого Шляха: словно бы клубы тумана от горизонта до горизонта. Помнится, учительница в Голубовке рассказывала притихшей ребятне, что и этот высокий туман - тоже звезды, только очень далекие, и такое их множество, что даже в большие подзорные трубы почти невозможно сосчитать. Странные чувства испытывал Костя Котиков на своем ночном посту, вглядываясь в красные, зеленоватые, синие, желтые мерцания неведомых таинственных миров. И один вопрос уже не впервые беспокойно возникал в его сознании: что там, ну хотя бы на той большой и переливчатой, добела раскаленной звезде ?