Михей Степаныч долго смотрел прямо перед собой, ему нелегко давалось напряжение памяти: руки сжимались в кулаки, сухие губы кривились, капелька пота сбегала по виску.
- Было четыре часа пополудни… Я сидел здесь, на склоне, и на коленях у меня была карта района… Помнится, поднялся ветер, и я удерживал карту обеими руками. Послышался шорох, и я хотел было обернуться, но ветер скомкал угол карты, а я поспешил разгладить его… Тогда это и случилось: будто земля качнулась, меня подбросило, а сверху навалилась тяжесть… жаркая и черная… дальше ничего не помню.
- Не может быть,- сказал, заметно волнуясь, Мороз,- чтобы сознание отключилось тотчас же. Были же какие-то мгновения испуга, изумления, растерянности… Вспомните, пожалуйста.
Михей Степанович был, казалось, смущен: порывался что-то сказать - и будто не решался. Наконец неуверенно произнес несколько слов:
- Кто-то спрашивал у меня… грозно и зло выпытывал: «Где камень?.. Говори… Иначе убью!..» - Степаныч встряхнулся, тяжело вздохнул: - Я не могу утверждать, что так оно и было. Возможно, тот голос мне только чудился? Понимаете, профессор, я не знаю, в самом деле кто-то добивался у меня насчет какого-то камня или, быть может, в сознании в минуту потрясения всплыл один эпизод… Здесь, неподалеку, находится хуторок Сухой Колодец. Он разрушен до основания, чудом уцелела только избушка славного старика Акима Назаровича Пивня. Я знал его до войны: он охотно помогал в полевых работах и знаменитому геологу Васильеву, и мне… А недавно мы встретились, и Аким Назарович рассказал, что в пору оккупации, то есть совсем недавно, в этом районе зверствовал некий гестаповец по кличке «Бешеный Ганс»… Тому Гансу втемяшилось в башку, будто где-то в нашем районе кем-то зарыт драгоценный камень-«Черный алмаз»… Такая легенда издавна существует, но… только легенда. Бешеный поверил легенде. И скольких людей он допрашивал, скольких пытал, замучил… Понятно, без результата. С Пивнем я встретился третьего дня: поэтому, вполне возможно, что в полу сознании мне припомнился тот эпизод и вопли Бешеного Ганса при допросах: «Где камень?!.»
Анка спросила тихонько и взволнованно:
- Алмаз?.. А какой он… круглый?
Профессор заботливо обернулся к ней:
- Ты что-то спросила, девочка?
- У меня есть два камушка,- прошептала Анка, шаря в накладных кармашках блузки.- На этих камушках бумажные наклеечки с номерами. Я взяла их в сумке у немого Тита… Вы слышали про такого бездомного?.. Он бродит по селам, что-то мычит, мажется грязью… Куда же они делись, эти камушки?
Она еще долго шарила по кармашкам, осматривала траву вокруг костра, спрашивала у Костика, вывернула и его карманы.
Костя сказал насмешливо:
- Тю-тю твои камешки!.. Да и что в них проку? И потом я не помню, чтобы на них были номерки.
- Были,- упрямо настаивала Анка.- В том-то и дело, что были. Наверное, я потеряла их, когда ходили за сеном. Но я их найду… Обязательно найду.
Костя непонимающе пожал плечами:
- Ищи, если тебе нечего делать. Только при чем тут алмаз?..
20
Чертеж Митрофана. Свеча на завтрак. Конец ниточки. Всадник. Тревожная весть.
Василий Иванович Бочка торопливо открыл массивную дверь амбара, в котором располагался его кабинет.
Бочка предложил гостю табурет, покрутил похожие на длинные ржавые буравчики рыжие усы.
- Прошу обстоятельно и по порядку. Дело, полагаю, особой важности, раз сами ко мне пожаловали…
- Не знаю насчет важности, но загадочное - это точно.- Дед Митрофан порылся во внутреннем кармане старенькой куртки и молча положил на стол измятую четвертушку бумаги.- Смотри, Василий Иваныч, и разгадывай…
Бочка развернул четвертушку бумаги, вопросительно взглянул на деда:
- Вижу какие-то стрелки. Да, вот еще буквы: «Ч. А.» Далее цифры и опять стрелки. Но нельзя ли, почтеннейший, внести в эту филькину грамоту ясность?
Дед Митрофан хитро усмехнулся:
- Филькина грамота?.. Ну, извини. Я напрасно писать да переписывать не стал бы. Тут каждую стрелку нужно было точно положить.